Осень 1941 года стала самым тяжелым периодом Великой Отечественной войны. И тем не менее советское руководство сумело не допустить падения Москвы и Ленинграда и накопить стратегический резерв, ввод которого в военные действия позволил развернуть зимой масштабное наступление на всех основных направлениях советско-германского фронта. Это означало, что германским войскам при всех достигнутых успехах так и не удалось выполнить основные задачи плана «Барбаросса», и война окончательно приобрела затяжной характер. Новые реалии подтолкнули многих в вермахте к изменению представлений о Красной Армии.
В феврале 1942 года германский Отдел иностранных армий Востока подготовил памятку об особенностях действий советских войск. Специалисты отдела обобщили наблюдения, сделанные в течение полугода с начала войны.
Первое, что признавалось в данной бумаге: «Русские взгляды на стратегию и тактику сходны с немецкими». Выражалось это прежде всего в том, что «идея наступления стоит на первом месте».
Тем не менее авторы документа еще выражали уверенность, что «германское командование и германский солдат превосходят и этого противника, прежде всего, его пехоту».
Это утверждение может показаться странным, особенно ввиду ряда перечисляемых сильных сторон советской пехоты, таких как маршевая («Пехота приучена к длинным маршам (60–70 километров) в полной выкладке, ночью и на пересеченной местности») и огневая подготовка («Стрелковая подготовка хорошая; имеется большое количество автоматических винтовок и винтовок с оптическим прицелом для снайперов. Дисциплина огня… в большинстве случаев хорошая»), а также привычка к оборудованию позиций («При каждом перерыве в ходе боя и после каждого выигрыша местности русская пехота окапывается в кратчайший срок»).
Заметим, что перечисленные свойства советской пехоты упоминались и в более ранних источниках.
Так, в сентябре 1941 года командование германских сухопутных войск указывало, что «русские пропускают наступающего на близкое расстояние с тем, чтобы подавить его метким… огнем. Результатом этого являются большие потери». Отмечалось также, что «противник часто укрывается в лесах, расположенных в стороне от удара, и действует большими или меньшими отрядами с флангов и тыла наших частей».
Командир 330-й пехотной дивизии в приказе от 29 декабря 1941 года писал: «Русские открывают огонь преимущественно с коротких дистанций, и их очень трудно вначале обнаружить (отличная маскировка)».
Однако эти качества давали преимущества скорее в оборонительном бою, нежели в атаке. А вот в наступательных действиях проявлялись недостатки подготовки советских пехотинцев. В вышеупомянутой памятке они описывались весьма общо: «Русская пехота действует как масса. Всякий раз, когда германское руководство и обучение, а также сноровка отдельных бойцов, выступают на первый план, враг бывает побежден».
К сожалению, как показывают советские документы, такая жесткая оценка имела определенные основания. Так, в отчете о боевых действиях Крымского фронта в период за 27 февраля — 25 апреля 1942 года записано: «Пехота с исходного положения наступает в скученных боевых порядках (толпой), отсутствует взаимодействие движения пехоты с огнем своего стрелкового оружия… Пехота слабо обучена и не умеет наступать за танками, отстает от танков, предоставляя танки самим себе… Ближний бой организуется слабо. Вместо стремительного броска в атаку на огневую точку пехота залегает в 100 метрах от нее, в результате несет излишние потери». Проблемы с тактической подготовкой стрелковых частей наблюдались в Красной Армии еще в довоенное время. В условиях же войны, когда постоянная потребность фронта в пополнениях вынуждала сокращать сроки обучения личного состава, эти проблемы только обострились.
А вот действия советской артиллерии в германских источниках со временем оценивались, как правило, всё более высоко.
Например, в начале июля генерал-инспектор артиллерии вермахта генерал-лейтенант Фриц Бранд так охарактеризовал советскую артиллерию: «Сосредоточения огня не наблюдается. Стрельба с воздушным наблюдением и по звукометрическим данным неудовлетворительна, стрельба же по видимым целям ведется хорошо». То есть советские артиллеристы вели точный огонь с прямой наводки, но когда цель находилась вне поля зрения, результативность огня зависела от инструментальной и других видов артиллерийской разведки. Это был серьезный недостаток в борьбе с германской полевой артиллерией, основной упор делавшей как раз на огонь с закрытых позиций. Тем не менее во многих отношениях работа советской артиллерии улучшалась, и тот же Бранд месяцем позднее констатировал: «Деятельность артиллерии противника усилилась. Управление огнем улучшилось. Наши войска в один голос требуют увеличить эффективность борьбы с артиллерией противника».
А уже в памятке от февраля 1942 года указывалось: «Артиллерия за время войны научилась подвижности и огневой тактике. Часто применяется массовый длительный огонь с большим расходом боеприпасов. Артиллерия приучена к обязательной поддержке наступления пехоты и не боится для этого применять отдельные орудия с открытых позиций».
Также высоких оценок удостоились инженерно-саперные войска Красной Армии: «Саперы и понтонеры, предназначенные для сооружения укреплений, заграждений и мостов, при выполнении этих чисто технических задач проявили себя прекрасно». Кроме того, авторы памятки отмечали и включение инженерно-саперных подразделений в штурмовые группы.
В действиях советских бронетанковых войск немцы отмечали их нацеленность прежде всего на непосредственную поддержку пехоты: «Танки применяются по возможности при каждом наступлении пехоты. Опыт показывает, что танки защищают пехоту во время окапывания на вновь занятой линии, а также служат тяговым средством для саней со щитами, подвозящих пехоту… При обороне танки закапываются и подчас создают впечатление постоянных огневых точек».
Такой характер использования танковых войск был вполне ожидаем после того, как командование Красной Армии на фоне летних поражений отказалось сначала от механизированных корпусов, а затем и от танковых дивизий. Основной формой организации бронетанковых войск стали небольшие танковые бригады, весьма ограниченно приспособленные для самостоятельных действий. В Отделе иностранных армий Востока полагали, что принципиальных изменений в организации советских танковых войск не произойдет: «Применения танковых сил в больших оперативных соединениях едва ли можно ожидать теперь или в будущем из-за трудностей управления ими». Но германские разведчики ошиблись: советское руководство задумалось о воссоздании крупных механизированных соединений уже в декабре 1941-го, а весной 1942 года начало сводить танковые и мотострелковые бригады в танковые корпуса постоянного состава.
Отдельно следует сказать об авиации. Начальный период войны устойчиво увязывается в нашем сознании с господством германской авиации в воздухе, хотя на деле ситуация была сложнее. Да, ВВС Красной Армии понесли в первые месяцы войны тяжелейшие потери, однако вовсе не были уничтожены и постоянно напоминали о себе гитлеровцам. Так, авторы памятки Отдела иностранных армий Востока сетовали: «Авиачасти часто вмешиваются в наземный бой, даже при мелких операциях… Особенно важно всегда организовывать планомерную оборону пехоты от самолетов».
В целом наступательные действия Красной Армии первых полутора лет войны немцы охарактеризовали как «грубые массовые операции», в которых «наступление ведется массированно несколькими близко следующими друг за другом волнами с артподготовкой и по возможности поддержкой танками», а в случае неудачи атаки многократно повторяются до самой ночи. Картина эта была пусть и не лишена некоторых оснований, однако явным образом сильно утрирована. При этом данному описанию явно противоречило следующее наблюдение: «Даже в самых маленьких масштабах русские всегда стараются воспользоваться всяким удобным случаем для обхода, охвата, действий во фланг и тыл».
Уже весной и в начале лета 1942 года немцы ощутили, что благодаря усилиям советской промышленности Красная Армия начала постепенно восполнять понесенные в первые месяцы войны потери в вооружении и технике.
Так, в июньской памятке немецкой 9-й танковой дивизии, составленной на основе опыта боев в Крыму и под Харьковом, отмечалось «появление вражеских танков в большем количестве, чем раньше». При этом в данном документе мы можем увидеть два явно противоречащих друг другу и вместе с тем поставленных рядом утверждения: «В обороне русские сражаются до последнего. По другим сведениям, боевой дух пехотных соединений равен нулю».
Отчасти такое противоречие может быть объяснено действительно непростой ситуацией на тот момент в Красной Армии, в том числе и с настроениями в ее рядах. Многие советские люди надеялись, что зимнее наступление переломит ход войны и приведет к разгрому врага, и многие серьезно отнеслись к словам Сталина 7 ноября 1941 года о том, что гитлеровцы напрягают последние силы и «еще несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений». Вот только этого не случилось, а за сталинским приказом № 130 от 1 мая 1942 года с призывом добиться, чтобы «1942 год стал годом разгрома немецко-фашистских войск и освобождения Советской земли от гитлеровских мерзавцев», последовали тяжелейшие поражения советских войск в Крыму и под Харьковом, а затем широкомасштабное наступление противника на юге советско-германского фронта в сторону Волги и Кавказа. И не случайно Сталину летом 1942 года пришлось особое внимание уделить поддержанию дисциплины в войсках.
Противоречивые выводы о моральном состоянии красноармейцев встречаются и в других германских документах лета — осени 1942 года. Так, в августе 1942 года штаб оборонявшейся на Ржевском выступе германской 9-й полевой армии подготовил обзор о действиях советских войск перед ее фронтом, в котором делались следующие выводы: «Откровенные высказывания советской прессы о событиях на юге и горячий призыв к Красной Армии не имели воодушевляющего воздействия, а наоборот, отрицательно подействовали на войска… Русские начали наступать с горячим призывом со стороны правительства, имея превосходство в людях и технике… Однако солдаты шли в бой неохотно, а только благодаря поддержке танков, авиации и артиллерии… Большие потери, несмотря на частичный успех, действовали подавляюще на солдатские массы». Но одновременно штабисты 9-й армии признавались: «Упорство же и боеспособность красноармейцев представляют для нас загадку».
В целом по германским документам можно сделать вывод, что хотя в Красной Армии и наблюдались признаки подавленности тем, какой тяжелый для Советского Союза оборот приняли события на фронте, но эта подавленность не повлекла того разложения, которое в Первой мировой войне отчетливо обозначилось в русской армии уже к 1915 году, а в 1917 году стало необратимым.
Последовавшие же зимой 1942–1943 годов наступательные операции Красной Армии не только способствовали изживанию в ней упаднических настроений, но и вызвали значительную ее переоценку в глазах врага. Военные силы Германии и ее союзников получили мощные удары. При этом весьма основательно поколебалось долгое время сохранявшееся у гитлеровцев убеждение, что как бы ни стремилось советское командование действовать наступательно, Красная Армия способна хорошо проявлять себя лишь в обороне. И, конечно, самым сильным ударом по этому убеждению стали советские наступательные операции под Сталинградом.
В конце ноября 1942 года Отдел боевой подготовки сухопутных войск вермахта издал инструкцию по ведению обороны, в которой особенности советских наступательных действий описывались под явным впечатлением от только что состоявшейся операции «Уран»: «Всем известна способность русских мастерски скрывать подготовку к наступлению от нашей разведки и наблюдения… Русское наступление отличается от всех до сих пор известных наступлений своим решительным и гибким руководством, которое легко сообразуется с быстро меняющейся обстановкой, а также резким сосредоточением сил на главном направлении».
В инструкции перечислялись и некоторые приемы советских войск: «Короткие, сосредоточенные во времени и пространстве огневые налеты артиллерии на место прорыва, при этом широкое применение ракетных орудий [имеются в виду реактивные установки. — Ф. П.], тяжелая артиллерия — в нормальном количестве. Если прорыв удается, к месту прорыва сразу же направляются танковые бригады, используемые с широкими оперативными целями. Быстрое использование успеха танковых соединений непосредственно за ними следующей, посаженной на легкие грузовые машины пехотой (приблизительно силами в один батальон пехоты на каждый батальон танков) и кавалерией».
К сожалению, не все советские наступательные операции того времени оказались столь же успешны, как «Уран» или «Малый Сатурн». Не обошлось и без провалов, самым болезненным из которых стал крах операции «Марс» на Ржевском выступе. По ее итогам в начале января штаб 9-й германской армии подготовил обзор, в котором при анализе действий советских войск делался явный упор на все выявленные недостатки: «План операции был тщательно разработан и выполнялся дивизиями до мельчайших деталей; командирам подразделений и частей совершенно не предоставлялось свободы действия. Таким образом, противник механически выполнял план операции, не учитывая изменений в обстановке. Противник снова показал свое неумение использовать местные успехи… В наступлении на открытой местности противник, несмотря на сильнейшую поддержку танков, успеха не имел. Однако он умело просачивался через лес и лощины, охватывая с флангов и обходя с тыла наши опорные пункты… Сильная артиллерия противника не использовала всех своих возможностей… Во время наступления не было эффективного сочетания огня и движения. При продолжении наступления взаимодействие пехоты и артиллерии еще более нарушилось… Танковым соединениям недоставало единого руководства. Взаимодействие с пехотой было плохое… Если наступление танков противника было отражено нашими частями, противник возобновлял его из того же района и по тому же плану — это один из его основных недостатков».
Стоит отметить, что отнюдь не только подо Ржевом в действиях советских войск проявлялись те или иные недочеты. Не обошлось без проблем и в операциях под Сталинградом. В частности, на них делал упор уже после войны генерал-майор Фридрих Вильгельм фон Меллентин: «Тактика русских представляла собой странную смесь: наряду с великолепным умением просачиваться в расположение противника и исключительным мастерством в использовании полевой фортификации существовала ставшая почти нарицательной негибкость русских атак (хотя в отдельных случаях действия танковых соединений, частей и даже подразделений являлись заметным исключением)… Только немногие командиры среднего звена проявляли самостоятельность в решениях, когда обстановка неожиданно изменялась. Во многих случаях успешная атака, прорыв или окружение не использовались русскими просто потому, что никто из вышестоящего командования об этом не знал». В этих описаниях просматривается сходство с выводами офицеров штаба 9-й армии после операции «Марс».
Отдельно фон Меллентин подчеркивал слабую выучку советских танкистов: «У русских экипажи танков, особенно в механизированном корпусе, вряд ли вообще проходили какую-либо подготовку». При всей явной преувеличенности это утверждение находит подтверждения и в советских документах. Так, в отчете о боевой деятельности танковых частей 64-й армии читаем: «Водительский состав в 35-м и 166-м танковых полках подготовлен слабо, боевого опыта не имеет». В отчете же о боевых действиях танковых войск 57-й армии признается плохая выучка не только танкистов: «Механики-водители танков имели малую практику вождения, а большинство из них в боевых условиях танков не водили и в боях не участвовали. Артиллеристы мало практически стреляли. Мотопехота была плохо подготовлена для ведения наступательных операций».
Данные весьма сухие и лапидарные строки вызывают тяжелое чувство и в то же время наводят на мысль о верности старого выражения: «Не боги горшки обжигают». Эти люди, которые не могли похвастать превосходной боевой выучкой, совершили контрнаступление под Сталинградом и заставили повернуть вспять войска «непобедимого рейха», перед которыми склонялись одна за другой европейские столицы. При этом не стоит забывать, что затяжная война на истощение была беспощадна ко всем участникам: противник тоже испытывал нарастающие проблемы с качеством подготовки войск — и тот же Меллентин отмечал, что в конце 1942 года немцам всё чаще приходилось вводить в дело наскоро подготовленные части и соединения.
Победы, одержанные во вторую военную зиму, привели к резкому увеличению числа военнопленных. Если с начала войны до контрнаступления под Сталинградом число захваченных в плен вражеских солдат и офицеров, согласно статистике управления НКВД по делам военнопленных и интернированных, не достигало и 20 тысяч человек, то к началу февраля 1943 года оно превысило 280 тысяч. Соответственно, расширились и сведения о вражеских оценках Красной Армии, почерпнутые из показаний военнопленных.
На допросах военнопленных спрашивали среди прочего их мнения о советских вооруженных силах, и некоторые охотно делились впечатлениями. Так, весьма говорливым оказался плененный в январе 1943 года немецкий комендант Великих Лук подполковник барон Эдуард Георг фон Засс из остзейских немцев. Оценивая ход и перспективы войны, он признался: «Для германского народа остаются загадкой источники обильного вооружения русских, количество их резервов, экономическая и политическая мощь СССР».
В Красной Армии Засса, похоже, наиболее впечатлила артиллерия — так, в протоколе опроса записано: «Засс дает прекрасную оценку русской артиллерии… Он отмечает высокую культуру тактического использования советской артиллерии, особенно ее действия с открытых позиций прямой наводкой, которая приносит огромные потери немецкой армии. Он также подчеркнул высокую эффективность минометного огня…» Хорошо бывший комендант Великих Лук отозвался и о танковых частях: «Засс считает, что русские танки выше всякой критики, а русских танкистов храбрыми, стойкими и инициативными бойцами. Однако он отметил, что стандартное применение танковых десантов не всегда себя оправдывает, и это приводит русских к излишним потерям, так как немецкая армия выработала методы борьбы с ними».
Как и многие другие немцы, Засс разделял представление о слабой подготовке советских рядовых пехотинцев: «Советскую пехоту считает слабой. Она действует только со своими командирами. Он заявил: русский офицер является душой пехоты, если он убит или ранен, пехота превращается в неорганизованное стадо. Русских офицеров он считает прекрасными образцами личной храбрости и бесстрашия».
Заявление про «стадо» было явно порождено уязвленным сословным чванством и нацистским шовинизмом остзейского аристократа. Очевидно, что выбивание командного состава в какой-либо армии едва ли может положительно сказаться на организованности и боеспособности ее подразделений.
Добавим, что нет ничего удивительного в указаниях на проблемы советской пехоты, встречавшиеся иногда по обе стороны фронта. Пехота вообще является наиболее страдающим от потерь родом войск (известна старая немецкая поговорка: «Артиллерия — чтобы убивать, пехота — чтобы умирать»). Причем пехота еще зачастую и комплектуется по остаточному принципу, поскольку самых образованных и физически крепких призывников забирают в другие войска. При этом очевидно, что именно советские пехотинцы в первую очередь несли на себе всю тяжесть войны, выстаивая в непрекращающихся жестоких схватках с противником.
Германские источники ярко свидетельствуют о том, как на протяжении первых полутора лет Великой Отечественной войны Красная Армия при множестве присущих ей недостатков не просто избежала развала под тяжестью затяжных боевых действий, но и постепенно преодолела последствия нанесенных жесточайших ударов. Как советские войска постепенно наращивали свою мощь и боеспособность, осваивали новые приемы борьбы, стремились развивать сильные и устранять слабые стороны. В результате гитлеровцам пришлось забыть о сокрушении СССР и связать отныне свои надежды с возможностью истощения советского мобилизационного ресурса в затяжном противоборстве.
(Продолжение следует…)