Война идей, а точнее, идеологическая война ведется ради уничтожения такого нематериального объекта, как системообразующая идея.
Начиная обсуждать именно идеологические войны и отделяя их от войн, в которых уничтожению подлежат другие — столь же нематериальные — объекты, давайте сразу договоримся по поводу базовых определений. Иначе мы неминуемо запутаемся, причем достаточно быстро.
Если противник атакует не идею, а, например, среду, в которой эти идеи возникают, то речь идет уже о другой войне — например, концептуальной или культурной. Нас же сейчас интересует судьба системообразующих идей — именно идей, и именно системообразующих — и то, как именно их уничтожает противник. Нельзя изучать подобный вопрос абстрактно, продуктивно только исследование актуальной конкретики.
Война идей, а точнее, идеологическая война всем хорошо памятна по советским временам. Как тогда писали: «Два мира — две системы». Каждая из систем боролась за то, чтобы победила ее системообразующая идея, а чужая была разгромлена: посрамлена, дискредитирована, развенчана.
Какова была системообразующая идея в Советском Союзе, все, конечно, помнят. Она называлась коммунизм. Возникла идея задолго до образования СССР, но реализовывать ее начали именно в СССР. И именно это беспокоило противника. То есть, конечно, противника беспокоила мощь нашего государства как таковая. Но он понимал, что источник силы — это идея, завоевывающая умы.
Конечно же, идея становится материальной силой, лишь завоевав массы. Конечно же, массы, воодушевленные идеей, должны взять власть. Конечно же, взяв власть, они должны построить мощное государство. Но поскольку все происходит именно в этом порядке: сначала идея, потом массы, потом государство — то разгром идеи, подавив массы морально, разрушит государство. Поэтому поговорим об идее.
Французский поэт XIX века Пьер-Жан Беранже написал о ней нижеследующие строки:
От зол земных душой скудея,
Искал я выхода в мечтах,
И вот гляжу: летит Идея,
Всем буржуа внушая страх.
Очевидно, что речь шла именно о коммунистической идее — в ее утопическом варианте. Другой идеи, внушающей страх всем буржуа, просто не было. В пользу этого говорят и остальные стихотворения Беранже, написанные на ту же тему.
Зафиксировав факт явления Идеи миру, Беранже продолжает:
О, как была она прекрасна,
Хотя слаба и молода!
Но с божьей помощью, — мне ясно, —
Она окрепнет, господа!
Далее идет диалог поэта с Идеей, в котором он предупреждает, что буржуа будут жесточайше подавлять ее сторонников, а Идея подробно объясняет поэту, что насилие по отношению к людям, исповедующим такую идею, контрпродуктивно. Не будем спорить. В какой-то степени это действительно так. Хотя... прекраснодушие, с которым Беранже рассуждает на тему о скрепляющей силе крови мучеников за идею, вызывает сложное чувство. Восстание, захлебнувшееся в крови... этот образ, согласитесь, тоже имеет право на существование.
В одном Беранже, безусловно, прав — буржуа смертельно испугались новой идеи. И вскоре поняли, что борьба с ней потребует чего-то экстраординарного. И что на алтарь этой экстраординарной борьбы необходимо будет принести очень серьезные жертвы. В дальнейшем необходимо обсудить, как именно начали буржуа бороться с враждебной идеей, насколько изощренной стала в итоге эта борьба. Сейчас же надо зафиксировать главное. Никакие изыски буржуазной борьбы с коммунистической идеей, никакие тонкие игры на поле идей как таковых, ничего бы сами по себе не дали и буржуазию бы не спасли. Такие тонкие игры были абсолютно необходимы в качестве дополнительного элемента борьбы с идеей. Основным же стал сговор с теми силами, которые буржуазия до того беспощадно подавляла. Подавляла вплоть до того момента, когда страх перед идеей (она же призрак коммунизма) не побудил к фундаментальной переоценке приоритетов, ценностей, подходов и не заставил пойти на капитуляцию.
Фактически буржуазия ради своего спасения вернула на историческую сцену класс, ею же прежде низвергнутый в бездну исторического небытия. Я имею в виду класс феодалов. Формально буржуа достигли компромисса с этим классом уже в середине XIX столетия. Но этот компромисс не был капитуляцией буржуазии. Скорее, феодалы — их наиболее трусливая и конформистская часть — капитулировали, выдавая дочек за преуспевших буржуа, заседая в ненавистных парламентах, осваивая новые буржуазные навыки. Трусливая часть феодального сословия пошла на это, но настоящая «черная аристократия» терпеливо ждала своего часа. И дождалась. Конечно, подобное ожидание длиною в полтора столетия — это далеко не бесплатное удовольствие. Пребывание в состоянии исторического небытия существенно меняет классовое сознание. Порою класс был близок к отчаянию. Но он не сдался и дождался подлинного реванша. Имя этого реванша — фашизм.
Буржуа признали, что справиться с идеей, внушающей им страх, они могут, только отказавшись от главного своего достояния — от классического буржуазного гуманизма. И его политических производных: «Свобода, Равенство, Братство»... демократия... прогресс... и так далее. Буржуа сказали самой реакционной части класса феодалов: «Мы приносим все эти глупости на алтарь союза с вами, возвращайтесь по-настоящему, поворачивайте вспять колесо истории, делайте что угодно, включайте любые темные энергии, но задушите эту идею!»
Реакционный класс вышел из исторического небытия, напитавшись содержащейся в этом небытии контристорической ненавистью, и набросился на идею как на крайнее выражение всего того, что ему было ненавистно со времен Марата и Робеспьера. Расправляясь с этой идеей, он не удержался и решил полакомиться остатками англо-французско-американского буржуазного гуманизма. Увлекшись, несколько перебрал. И буржуа, скрипя зубами, ненадолго заключили союз с представителями ненавистной им коммунистической идеологии.
Но как только реакционный класс, призванный самой же буржуазией для уничтожения красной идеи, отказался от крайних форм антибуржуазного хулиганства, буржуа не просто заключили его в объятья как блудного сына. Они подчинились его проекту, они приняли его ценности, они восхитились его технологическим совершенством в сфере изощренного насилия, глумливого использования низких энергий и многого другого.
Вот что представляет собой антикоммунистический субъект, разгромивший коммунизм в конце XX века. Очень важно понять, что этот субъект не имеет ничего общего с классическим буржуазным гуманизмом. Что он разорвал с этим гуманизмом раз и навсегда, причем с невероятной радикальностью. И что именно такой разрыв является главным слагаемым его победы. А все остальное — важные, но дополнительные слагаемые.
Итак, еще раз. Есть коммунистическая идея, она внушает страх буржуа, если она окрепнет и победит — прости-прощай классовое господство. С нею начинают бороться, в политических боях проходит конец XIX — начало XX века. А там война... русская революция... попытки революций в Европе... выстаивание коммунистической России, несмотря на интервенцию и Гражданскую войну... набирание СССР мощи... Коминтерн... и — бац! Стоп, машина! Фашизм. Испуганная буржуазия говорит тому классу, который сама же и победила: «Возвращайся! Привноси в жизнь все то, что взрастил за столетие ненависти! Разворачивайся по-настоящему. Учи нас настоящей ненависти. Мы готовы быть на подхвате. Мы отбрасываем все свои гуманистические предрассудки. Мы отказываемся от прогресса ради победы над ненавидимым врагом. Обеспечь нам эту победу, а мы выполним любые твои условия».
Знакомясь с тем, как оперативно и заботливо весной 1945 г., в последние дни войны и сразу после, были перемещены через океан, в США, ведущие гитлеровские специалисты по антикоммунистической пропаганде, убеждаешься в глубине и последовательности капитуляции буржуазии перед своим побежденным ранее историческим предшественником. Ведь именно его представители составили костяк войска Холодной войны и довели эту войну до победного конца.
Холодная война как война с коммунизмом на уничтожение была начата Западом в марте 1946 г. так называемой Фултонской речью У.Черчилля. Идеологический характер заявляемой войны был в этой речи ясно обозначен: СССР ведет «вероучительную» экспансию — в сердце Старой Европы насаждается коммунизм — этому надо поставить заслон!
Хотя развивалась Холодная война по нескольким направлениям (можно даже сказать, что это была совокупность войн нескольких типов), все же в основном она была идеологической, поскольку основной задачей был именно разгром коммунистической идеологии. А разгром идеологии — это, прежде всего, ее дискредитация. Идеологическая война — это идеологическое уничтожение противника. Запад прекрасно понимал, что уничтожив нас идеологически, он уничтожит нас всячески. И, конечно, он отнесся к слову «война» серьезно.
У нас же в том, что длилось 45 лет, главное слово — «война» — как бы, не заметили и предпочли считать идеологическую войну идеологическим противостоянием. То есть мирным, хотя и напряженным сосуществованием систем с различным социальным строем. Если Запад вообще очень серьезно относится к слову «война», то в нашей традиции такого отношения нет. Во всяком случае, до момента, пока противник не вторгается физически на нашу территорию. Нашествие — это да! А всякие там «идеи»... Подумаешь! «Мели Емеля, твоя неделя!»
Но главное — мы не осознали суровой новизны ситуации, не поняли, что война с буржуазией — в прошлом. Что теперь необходимо вести войну с совершенно другим противником. Мы не распознали этого противника под буржуазными личинами. Мы не освободили его от этих личин. А он, обладая совершенно новой и нами не постигнутой природой, стал проникать в наше идеологическое пространство. Проникать таким образом, каким классический буржуазный противник проникнуть никогда бы не смог.
Антикоммунизм — это фашизм, освобожденный от свойственных ему когда-то демаршей против буржуазии и оснащенный новыми антигуманными «гуманитарными» технологиями». Воистину, так! Гонишь от себя такую мысль, порой она кажется избыточно экстравагантной, а потом... Потом идеологический враг снимает маски приличий и обнажает свою суть.
Поразительно, с какой вызывающей эксцентричностью это происходило в ходе передачи «Суд времени». Ведь все мы до сих пор именуем противника «либералом». А если и используем обидные вариации этого слова, то лишь затем, чтобы подчеркнуть далекость противника от либеральной классики, представителем которой он-де, мол, не является. Эка же невидаль! Противник на самом деле и не претендует быть либералом! Наш антикоммунистический — яростно, накаленно антикоммунистический — «либерал» — это нацист нового образца, ненавидящий все либеральные предрассудки. В ретортах нашего отечественного антикоммунизма был взращен именно такого вида нацизм. И взращивали его с далеко идущими целями. Он хорошо совмещаем с тем мировым нацизмом, который от мечты о «тысячелетнем рейхе» уже перешел к глобализаторской практике. Так что все разговоры о том, что идеологическая война завершена, — от лукавого.
Предуготовимся к новому этапу этой идеологической войны. И осознаем, что представляет собой противник, на что этот противник готов, и что принесет миру его окончательная победа. Документальные кадры из Бани-Валида, запечатлевшие десятки зверски убитых, замученных ливийских детей, повествуют о дне грядущем слишком красноречиво. Сумеем ли мы осмыслить и принять этот вызов? А главное, ответить на него должным образом?