— Достали, — говорила одна бортпроводница другой, — и всем главное — повыпендриваться.

— Каждый второй был такой в Воронеже, откуда я уехала, — отвечала вторая.

— Так, пора обед везти, — заглянул за штору их коллега.

— Сейчас, — ответила та, которая не из Воронежа. За месяцы работы с начала пандемии у нее действительно сложилось ощущение, что самолет используют как сцену, на которой непременно нужно показать свой номер.

— А ты сама посуди: все на удаленке — так они в офисах номера показывали, а так…

— И точно.

Женщины начали готовить обед. Дело было не в том, надо носить маски или нет, или делать что-то еще, а в том, что, такое впечатление, на них было возложено толкать жизнь, с пандемией она или без.

Для кого они проворно готовили тележку с обедами? Для тех, кто продавал, перепродавал, рекламировал, жил на сдачу квартиры, а теперь — летел в Крым, чтобы, отдохнув неделю, две, или три продолжить то же самое.

Мужчина, который больше всех не хотел надевать маску, возвращаясь из туалета, буркнул: «Когда обед?»

«Тебя бы не только без обеда, а еще без ужина оставить и завтра без завтрака», — подумала женщина из Воронежа.

— Пять минут, — сказала ее коллега из другого города.

— Ладно.

С масками на некоторых рейсах были кошки-мышки. Вроде все надели. Потом смотришь: у одного на подбородке, у второго. И надо быстро, как в какой-то игре, «закрывать» эти точки, чтобы все маски не поснимали. Об этом бортпроводница не из Воронежа и сказала «достали».

Так же проворно, как готовили, женщины обед подавали. Той, которая из Воронежа, нравился этот процесс — он помогал обо всем забыть. А та, которая не из Воронежа, наоборот, не очень это дело любила и ждала, когда с обедом закончится, чтобы смотреть в иллюминатор.

В салоне началась буза.

— Ты на заводе, сука, денек поработай, — рявкал коренастый, бритый наголо мужчина на того, кто больше всех не хотел надевать маску.

Бортпроводница из Воронежа сразу заняла сторону рабочего, ведь у нее до сих пор работал на заводе отец. А та, которая не из Воронежа, отнеслась к происходящему с недоумением: «Какое я имею отношение к заводу? У меня вредная работа из-за перелетов, но в целом не такая и напряженная. Я встречаю всех на входе в самолет, показываю аварийные выходы, развожу еду — и получаю за это неплохие деньги».

Той, которая из Воронежа, происходящее напомнило что-то, что чаще происходит в ее городе, чем в Москве.

— Так, остыли оба! — совсем не по-московски крикнула она, хотя в глубине души очень хотела, чтобы «антимасочника» припечатали к фюзеляжу.

Но мужчины не остыли.

— А тебя на «Скорую помощь» в моем городе на день! — отвечал оппонент «пролетария».

И тот и другой зарабатывали немного, но подкопили, и поэтому летели в Крым на самолете, купив заранее билеты, которые получились дешевле, чем на поезд.

Рабочий осекся. Он думал, что перед ним человек, который или целыми днями лежит на диване или, в лучшем случае, работает менеджером.

— Ладно, ладно, — сказал он, — ты только не выступай.

— Нас как презервативы используют, — громко сообщил доктор, — такой халат, сякой, таких госпитализировать, через день все по-другому, — рассказал он.

— Вы не одиноки, — отметил кто-то интеллигентным голосом с задних рядов.

Та, которая из Воронежа, хохотнула.

— Граждане, давайте спокойно обедать! — громко сказала она.

— А я вам расскажу! — вмешался кто-то четвертый, — батя коров пасет, крупный агрохолдинг. Разве что буренок водить в масках не заставляли!

Тут не выдержала та, которая не из Воронежа, и громко расхохоталась на весь салон, а за ней уже все остальные.

— Я на работу не вернусь! — сообщал врач скорой помощи.

И тут веселье нарушил крик из бизнес-класса.

С той же проворностью, с какой бортпроводницы управлялись с обедом и всем прочим, врач в три-четыре кошачьих прыжка очутился на месте.

Полный мужчина, с которым случился приступ, был синий. Врач положил его в проходе и начал делать массаж сердца.

— Садимся, — передала пилотам та, которая из Воронежа.

Рабочий внимательно смотрел. Когда он осваивал станок, то прежде всего запоминал движения корпуса, бедер, рук, спины, а потом уже разбирался, как именно станок работает.

Медик действительно много сил отдал службе, где к нему относились не лучшим образом. И скоро силы начали его оставлять. Он не знал, что до ближайшего аэродрома — минут сорок, и тем более не знал, что тот, кому он сейчас оказывает помощь, не друг его брату врачу.

Рабочий, видя, что тот, с кем он чуть не подрался, выдыхается, сел рядом и по-простому сказал:

— Давай я.

Медик, увидев два-три движения и убедившись, что все делается правильно, опустился грудью на раскидистое кресло бизнес-класса и отключился в позе эмбриона.

Из-за неразберихи прибывшая к самолету «скорая» первой поспешила не к чину из Минздрава, случись что с которым, голов полетело бы много, а к «антимасочнику».

Очнувшись от запаха нашатыря и влезши в кресло, твердым голосом человека, десятки раз одолевавшего нависшую над его пациентами смерть, он сказал, что госпитализировать его не надо, и подписал отказ.

У чиновника дела были хуже, и его быстро переместили в реанимобиль.

Каково же было удивление пассажиров, когда летевший бизнес-классом мужчина с расстегнутыми тремя пуговицами рубашки и без ботинок стал подниматься назад по трапу.

Как пьяный, чиновник проговорил, обращаясь к откачавшим его, но и ко всем остальным тоже:

— Мужики, много фигни делал — больше не буду.

Понимая, из какого класса «пациент», мужики промолчали.

У врача уже не было друзей. Старые «отвалились», а с постоянно сменяющимися напарниками он не успевал сблизиться, и больше всего сегодня ему запомнилось крепкое плечо рабочего, которое он почувствовал, когда тот опустился рядом с ним на колени, чтобы оказывать помощь пациенту. Поэтому не было сейчас ему дела, будет чиновник делать фигню или нет. Может, позже врач об этом задумается.

«Да, немного было таких в Воронеже», — думала стюардесса.

— Что же вы паясничали? — по-доброму, сняв резиновую улыбку, спрашивала она.

— Я? Я паясничал? — как ни в чем ни бывало отпирался доктор.

Пассажиры уткнулись в телефоны и не думали, что на короткий миг, сочувствуя всему происходящему, они вдруг обрели человеческий облик, а то и облик русских, так все странно и неожиданно произошло.

И тем не менее, когда взлетели, уже после экстренной посадки, все были не такими чужими друг другу.

Бортпроводницы с удовольствием развозили напитки, а едва не подравшиеся мужики крыли на чем свет стоит власть, начальство, и чуть ни самого Господа Бога.

И вся эта «ярость благородная» говорила только об одном: «Мы хотим жить», — точно так же, как и стюардессы ловко и быстро все делали по этой причине, не задумываясь, каких грешных или, наоборот, благородных людей они везут и кормят.

Ни врача с рабочим, ни кого бы то ни было еще не просили надевать маски.