Прежде всего, я должен извиниться перед зрителями за то, что сильно задержал выпуск очередной передачи «Смысл игры».

Почему так долго не было этой передачи? По двум причинам.

Во-первых, потому что есть другие темы, которые нужно обсуждать. Преобразование мира с помощью ковида (а речь идет именно об этом) — конечно, самая крупная игра из тех больших игр, которые сейчас ведутся. Можно даже назвать это Great game — совсем большой, Великой игрой. Но эта игра вдолгую. Безусловно, это самая опасная, но тем не менее не единственная игра. Россия стоит перед лицом целого ряда достаточно опасных краткосрочных угроз, и их тоже надо обсуждать, не дожидаясь финала Великой игры с ковидом. Это — первая причина, по которой я задержал выпуск передачи.

А вторая в том, что московский период продлился для меня на этот раз целых двадцать дней. Я всегда присутствую на всех спектаклях, которые показывает театр «На досках» (Сергей Кургинян — главный режиссер московского театра «На досках». — Прим. Ред.). Это государственный театр, мы выполняем государственную программу. Мы хотим встречаться со зрителями и не прекращать эти встречи даже в нынешнем ущербном формате с четвертью зала, потому что мы считаем каждую встречу своей миссией… Так вот, период моего пребывания в Москве продолжился на этот раз двадцать дней, и он был до отказа заполнен как показами спектаклей и репетициями, так и обсуждением вот этих краткосрочных угроз, то есть общественно-политическими занятиями, абсолютно неотменяемыми и абсолютно несовместимыми с тем жанром, в котором надо обсуждать Большую игру с использованием ковида.

Я когда-то говорил, что это — жанр andante, то есть очень медленного, спокойного обсуждения. В таком жанре я могу что-то обсуждать только в Александровском.

У меня Москва вызывает всё более мощные негативные чувства, доходящие уже до сильного разогрева. Я коренной москвич, я обожаю этот город, я тут родился. Как когда-то пелось в песне, я «этим городом храним». Я очень люблю этот город и поэтому нахожусь в особо напряженном состоянии в связи с тем, что в нем творится, чем он пахнет, какая в нем атмосфера, как соединяется депрессивность и истеричность и так далее.

В Александровском всё по-другому. Как только я сюда попал после очередного московского периода, заполненного, как я уже сказал, другими вещами, я сразу же приступил к исполнению своего обязательства, то есть к обсуждению Большой или Великой игры с использованием ковида. Хочу еще и еще раз подчеркнуть, что я обсуждаю именно эту игру, Большую игру, а не существующее достаточно опасное заболевание, которое иногда проходит бесследно, иногда имеет тяжелые последствия, а иногда приводит к смерти, что, безусловно, крайне прискорбно, требует соответствующей реакции медицинского сообщества и морального сострадания к жертвам этого заболевания.

Отрицание этого заболевания, в силу всего, что я только что сказал, да и других причин, так же пагубно, как превращение ковида вот в это самое средство Большой игры и переустройства мира. А то, что он, этот ковид, постепенно превращается именно в такое средство (то есть он изначально был задуман в качестве такового), но теперь это становится всё более и более очевидно даже тем, кто пытался это отрицать раньше. Потому что сами люди, которые заняты подобным превращением ковида именно в средство преобразования мира, всё больше и больше снимают маски и выходят на передний план из-за кулис, выходят из тени.

Я имею в виду уже детально обсужденную систему так называемой «Великой перезагрузки» с использованием ковида, заявку на которую сделал Всемирный экономический форум и господин Шваб, который начал высказываться по данному вопросу. Клаус Шваб — президент Всемирного экономического форума. Он настаивает, что никогда мы не вернемся в прежний мир, что мы должны использовать всё для этой Великой перезагрузки и что ковид для этого и нужен — нужно переходить к миру каких-то социально ответственных корпораций, которые по существу представляют собой неофеодальные комплексы, заменяющие собой государства и контролирующие не только процессы производства, но и процессы жизни населения.

Что сказать по этому поводу? Я в первых же передачах заговорил о том, что идет большая игра вокруг этого самого ковида, что ковид — сам по себе, игра — сама по себе. Что с таким же успехом, например, можно было использовать в этой игре ужас перед тем, что бывают чудовищные заболевания, с которыми надо срочно бороться, а для этого надо переустроить мир. Бывают чудовищные заболевания? Бывают. Можно же было перестраивать мир на основе страха перед онкологическими заболеваниями, лихорадкой Денге или чего-нибудь еще, да и пытались это делать. Пытались перестраивать его на основе ужаса из-за свиного гриппа… Но ковид почему-то был сочтен самым убедительным инструментом подобного переустройства.

И вот теперь господин Шваб говорит о том, что надо этим делом заняться всерьез, осуществляя «Великую перезагрузку», «Большую перезагрузку». Но у меня возникает вопрос — кто такой этот Шваб?

Меня иногда критикуют — и, очевидно, справедливо — за то, что я не сочно рассказываю анекдоты. Но я же их потому так рассказываю, помимо прочего, что я всё время хочу, чтобы они остались метафорами, а не превратились в смешные истории. Чтобы они стали моделирующими сознание метафорами.

Ну так вот. Все, кто жил в советский период, помнят такой анекдот. Ходят люди по зоопарку, на одной из клеток написано, что это индийский слон, что он съедает столько-то моркови, столько-то капусты, столько-то чего-то еще. Дворник в клетке метет пол, и его спрашивают: «Скажите, слон действительно может столько съесть?» На что дворник отвечает: «Съисть-то он съисть, только хто ж ему дасть?»

Так вот, Шваб-то, конечно, «съисть-то он съисть». Он осуществит «Великую перезагрузку», ему охота, он на этом деле сфокусирован до предела, но кто ему «дасть»? Кто он такой? Чем он располагает в виде ресурсов?

Когда-то мне говорили об определенных попытках неких олигархов захватить Россию: «Они ж богатые люди… Они как захватят и как закрутят все, и начнется уже такой ужас, что всё предыдущее покажется еще недостаточным ужасом».

Я говорю: «Этот олигарх очень хочет захватить Россию (их было несколько разных), но съисть он хочет, а хто ему дасть? Чем он располагает для этого? Ну чем? Если надо будет выйти на улицу, то, может быть, выйдет его секретарша. А может, нет. На этом всё кончится».

«У него много денег, он их заплатит, купит силовые структуры и бог знает еще кого, и они всё это сделают».

Я говорю: «Правильно, у него много денег — конечно, не так много, как говорят, и он их жалеет. Но, предположим, он от щедрости душевной даст каким-то силовым структурам какие-то крупные суммы. Что они сделают? Они их возьмут, извинятся потом перед ним, скажут „не получилось“, а бабки распилят, и всё. И даже ему назад не откатят. И получится великий конфуз, а не великая игра».

Потому что для того, чтобы замысливать и осуществлять нечто очень крупное, нужно не только понимать, что ты делаешь, нужно еще знать, чем ты располагаешь для осуществления своего проекта.

Проекты изобрести можно. «Что нам стоит дом построить? Нарисуем — будем жить». Но для того чтобы построить дом, особенно очень большой, нужно столько-то бетона, столько-то строителей, такая-то аппаратура, такие-то архитектурные разработки, такие-то строительно-конструкторские разработки и так далее, и тому подобное. И этим должны заниматься какие-то люди. А если это всё секретная операция, то еще и объединенные законом молчания. Кто они? Кто такой этот Шваб, чтобы переустраивать мир? Кто такие представители этого Всемирного экономического форума? Ну, это очень богатые люди, и что?

Миром не деньги правят, миром правит другое. Миром правит невещественное. Почему? А вы можете убедиться в этом на истории России.

Были олигархи, которые считали, что они за деньги всё скупят. Потом пришли люди, которых звали… не важно, чекисты, или не чекисты… Они что сказали? Они сказали, что твердо убеждены в справедливости известного стихотворения, в котором Злато говорит: «Всё мое», и Булат говорит: «Всё мое». Потом Злато говорит: «Всё куплю», а Булат говорит: «Всё возьму». И получилось, что взять-то в каком-то смысле можно, а вот купить — нет. Пришли, всё взяли и подтвердили это. И дискуссия того же господина Ходорковского и других с этими группами показала, что к чему. Показала тщету этого самого злата, которое приходит и говорит: «Давай-ка я тебя куплю». А ему в ответ: «Давай-ка. А может, я тебя возьму?»

Я по этому поводу — опять-таки с такой же сугубо научно-метафорической целью — рассказывал анекдот, как чечен поймал золотую рыбку (у меня нет никакого желания подчеркивать специфику какого-нибудь отдельного народа, я просто хочу ввести в оборот определенное количество метафор для понимания моей основной мысли). Поймал этот чечен золотую рыбку. Та говорит: «Ты меня освободи, я же выполню три твоих любых желания».

«Какие желания? У меня никаких желаний особых нет, я хочу тебя съесть. Я голоден».

«Нет, пойми. Вот перед этим меня поймал еврей, он загадал три желания. Он захотел дворец, яхту и миллиард долларов. Я выполнила желания, он меня отпустил».

Чечен говорит: «У меня теперь тоже появились три желания: фамилия этого еврея, адрес и телефон».

У него проснулись желания, и они намного убедительнее, чем те, которые были у предыдущего рыбака, поймавшего золотую рыбку.

Я опять-таки подчеркиваю, что у меня тут нет цели ни смешить аудиторию, ни подчеркивать этнические специфики. Я говорю о сути дела. Такого чечена вполне могут звать Иван Иваныч Иванов, не в этом вопрос.

Вопрос в соотношении булата и злата. Или, как я говорил уже много раз, сословия торговцев и сословия кшатриев, воинов. Воины всегда ограбят торговцев. Но беда заключается в том, что, ограбив торговцев и оседлав их возможности, они сами превращаются в торговцев. И тогда становятся либо жертвами очередного ограбления, либо жертвами тотальной междоусобицы, такой военно-предпринимательско-криминальной. Что мы и видим. Ну мы же это видим?! Мы всё время читаем какие-то странные «сливы», уже приобретающие массовый характер. Это что всё такое?

Это войны так называемых элитных групп, которые сначала всех этих самонадеянных олигархов зачистили или упаковали нужным образом, а потом стали разбираться друг с другом, потому что заразились той же болезнью. А для того чтобы они ею не заразились, нужны идеологи — брахманы, первая каста, жрецы, которые каким-то образом передадут этим группам кшатриев одну-единственную идею — идею служения, которая их объединит, идею большого проекта, великого смысла, который их согреет. Потому что иначе — резня. И мы достаточно близко к ней подошли. Я это чувствую, у меня политический инстинкт достаточно развит. Тут уже будет не до ковида. Всё может раньше начаться.

Весь вопрос тут в том, что когда рухнула КПСС, это вызвало наслаждение у тех групп, которые с нею боролись, у всех этих так называемых силовиков, спецслужбистов. Я совсем не имею в виду всех рядовых… или младших офицеров, или даже генералов каких-нибудь, которые честно выполняли свой долг. Сообщество этих спецслужбистов — военных ли или так называемых пиджаков — было огромное, и оно в целом работало или безвредно плохо, или полезно и честно на те цели, которые перед ними ставила партия. Вот этот самый Центр давал этому Юстасу задания, и Юстас выполнял.

Но он очень злился на этот Центр последние десятилетия, с эпохи Андропова, очень злился. Потому что ему всё время казалось, что Центр дурной, несет какую-то околесицу, идеологически недостаточно разогрет — и вместе с тем претенциозен, всё время хочет управлять этим спецслужбистским сообществом, создает какую-то идиотскую вертикальную систему. А надо создать псевдодемократическую сетевую систему, когда все — твои агенты, а видимость такая, что все друг с другом как бы борются за голоса избирателя…

Наконец, это произошло, и Юстас оказался без Центра. Я не имею в виду какого-то конкретного человека, я имею в виду сообщество. Оно оказалось без Центра. Оно воспринимало освобождение от этого Центра как великое благо. А Центр действительно был уже и ущербным, и полустухшим. Был бы он другим, так и жили бы мы в Советском Союзе.

Дальше Юстас стал думать, а как же ему обзавестись-то новым Центром, и решил, что самый хороший Центр, которым можно обзавестись, — это какой-нибудь совокупно западный.

Я скажу вам больше — еще в эпоху президента Ричарда Никсона и определенных проблем в Соединенных Штатах было некое недоопределенное послание, адресованное Советскому Союзу, что-то типа такого: если хотите брать в свои руки управление миром, так и берите. И это послание было как бы не замечено. Или отвергнуто. Потому что не хотелось так сильно себя обременять.

И Сталину не хотелось. Как вы думаете, хотел ли Сталин создать Советский Союз, в который вошла бы (это было возможно), например, Китайская Народная Республика? Китайская Народная Республика наряду с Белорусской, Украинской, Грузинской. А потом еще и Индийская Республика, и что-нибудь еще. Хотел ли Сталин получить такую империю, куда бы это всё вошло? Если бы он хотел, он бы ее и получил! Он даже с Европой этого не сделал. Он поставил под свой протекторат Восточную Европу, но он в себя ее не вобрал. И не потому что ему Рузвельт мешал или кто-то другой, а потому что было понятно, что это дальнейшее расширение превращает империю в нечто слабоуправляемое и непонятным образом организованное.

Сталин вообще не слишком хотел, чтобы Китай так бурно развивался, и говорил, что не знает ни одного человека, способного спасти Китай, кроме генералиссимуса Чан Кайши. Прекрасно понимая, чтоό этот Чан Кайши сделает. Потом Сталин как-то принял Мао Цзэдуна. Мао Цзэдун перед ним расшаркивался, всячески восторгался им, а он принимал его очень скептически, понимая, что скоро вырастет миллиардная страна с большим промышленным потенциалом и возникнет некая головная боль.

Сталин мыслил огромной державой, сверхдержавой, а не чем-то еще, расширяющимся за ее пределы. Поэтому предложение «а давайте-ка вы порулите всем миром» вовсе не восторгало советскую сверхдержаву, которая жила в условиях этого противостояния, которое она хотела иметь достаточно мягким. Вот когда Горбачев начал снимать полностью это противостояние, вот тут вместо того, чтобы начать управлять миром, накрыло так, что мама не горюй.

Но при определенной напряженности этот двухполярный мир был одним из самых устойчивых. Он устраивал советскую сторону.

Итак, даже великая красная держава — Советский Союз — не очень хотела брать на себя роль единственного полюса, понимая, что за этим последует. И для Сталина это сохранение сверхдержавы с русским ядром было очень важным, он не хотел это размывать. Тем более всего этого не хотели последователи.

Значит, когда по факту образовался однополярный мир, совокупный Юстас сказал: «Послушайте, ну так и ведите нас в какую-нибудь сторону! Станьте новым Центром, посылайте нам свои шифрограммы, мы будем выполнять. Чем вам плохо? Мы люди исполнительные, достаточно эффективные, прагматичные. Вы нас особенно не трогайте, а мы будем с вами всё согласовывать и двигаться в едином направлении».

Но в том-то и дело — и этого-то и не понял совокупный Юстас — что западному миру совершенно не нужно управлять Юстасом. Западный мир хочет уничтожить то, что Юстас считает своей любимой провинцией, то бишь Россию. Запад не хочет эту провинцию пестовать и вводить в число других относительно привилегированных провинций или даже держать на расстоянии. Он хочет ее уничтожить.

Вот это-то и непонятно, потому что в этом желании есть что-то иррациональное, а Юстас очень рационален — это его свойство. И когда он понял, что хотят-то не каких-то уступок, не какого-то рационального согласования интересов, а чтобы повесили себе камень на шею и утопились, он начал брыкаться, сопротивляться, по крайней мере большая часть его. И это знаменует собой и Мюнхенская речь Путина, и всё дальнейшее — всё, что произошло, всё, что мы наблюдаем.

Но начав брыкаться и говорить: «Да что же это такое, да так же нельзя», он не вырос сам в Центр. Он превратился в мечущегося Юстаса, беспокойного Юстаса, который теперь, видите ли, должен каким-то образом изобретать что-то типа Центра. А он не хочет, потому что для него это возврат к идеологическому отделу ЦК КПСС, которому он будет подчиняться, а он этого не хочет. А из себя самого он это родить не может.

Были очень кратковременные надежды — да-да, надежды, потому что нужно же было нечто получить в виде такого Центра, — что эту роль сыграет Русская Православная Церковь. Она открестилась от этого, как от страшной, неприятной, ненужной обузы. Она не хотела брать на себя эту роль. Никакая теократия здесь соответствующим способом не формировалась. Как не формировалась и монархия (по естественным причинам), которую многие спят и видят. Многие из элиты, я имею в виду, два процента населения. Но неважно, она никоим образом никого не согревала. Это были химеры.

Соответственно, мы вдруг оказались в странной нише глухой обороны, бесконечных проклятий в адрес людей, которые при этом называются партнерами. В этом невхождении в западную цивилизацию и одновременно в непрерывной прикованности к этому западному мегатренду, как вы его ни назовите.

У нас нет своей науки, своей медицины, своей промышленности, которые позволили бы нам заявить нечто конкурентоспособное в мировоззренческом, эсхатологическом, метафизическом, экзистенциальном плане тому, что являет собой западная версия конца истории. С чем именно и зачем мы хотим продлевать историю? И на какой ресурсной базе?

Теперь сам Запад. Там такая же проблема: а кто это будет делать? Некий план того, как это должно быть, имели две такие совокупные (интегральные… я тут упрощаю картину, многое суммирую в качестве некоего среднего значения) масонские ложи: консервативная, которая называется Национальной, и Великий Восток — либеральная.

Они вместе имели один проект, который назывался Модерн, в рамках которого существуют гуманизм, линейный прогресс, Вестфальская система, национальные государства, миропроектная конкуренция с опорой на некоторую рамку общего консенсуса и так далее. Консервативные национальные ложи говорили: «Нет, надо больше историко-культурной идентичности». Либеральные говорили: «Нет, надо больше прогресса». И как-то они в среднем сосуществовали.

Всё это начало рушиться где-то в конце 1960-х — начале 1970-х годов. Сейчас всё уже существует на обломках этого. И хотим мы или нет, но маячит какой-то другой проект. И этот проект требует подрядчика, который возьмется его осуществлять. А это не может быть господин Шваб и сколь угодно богатые 20, 40, 50 олигархов и даже супербогатые ультраолигархи числом 30, 40, 20, 10, 5, одного — не важно. Это невозможно, потому что под этим нет человеческой ресурсной базы.

Для того чтобы эта человеческая база была, нужны не швабы и не гейтсы, и не Большая фарма, и не кто-то еще. Нужно продлить этот путь дальше и дойти до реального проектанта, реального делателя новой истории, у которого для этого есть возможности, драйв и всё прочее.

И хотим мы или нет, но по очень многим показателям видно, что этот хозяин нового проекта, который он еще не выкладывает человечеству до конца и который он собирается осуществлять под этой ковидной маской, — это что-то типа натурального неонацизма, причем уже глобального.

Не для того, чтобы вдруг демонизировать Японию — такая же страна, как все остальные, — а для того, чтобы показать, как это устроено, я несколько раз говорил: смотрите, есть очень много супермогущественных японских фармакологических компаний. Легко обнаружить в них следы японских экспериментов по созданию биологического оружия в 1930–1940 годы, а также перемещения потом центра, проводившего эти эксперименты, в США, соединения там с аналогичными немецкими возможностями. Всё это есть.

Но никакая японская фарма и любая другая отрасль промышленности не существует сама по себе. Ею управляет не хозяин, имеющий, предположим, контрольный пакет акций, хотя сейчас этого в мире нет. Просто все понимают, что этим управляют якудза. То есть японская организация существенно криминального плана (хотя при таком масштабе криминальности, возможно, это называется уже не криминальность, а как-то иначе), которая держит в кулаке все эти фармакологические гиганты, пытающиеся каким-то образом надувать щеки и говорить, как они правят миром. И никуда они не дернутся.

И всегда за организациями подобного характера стоит что-нибудь гораздо более осмысленное и отмытое от непосредственно криминального содержания. Нет ни одной крупной мафии, которая бы не была связана с какими-нибудь параструктурами. Все они каким-то образом склеены с чем-то более, на первый взгляд, благопристойным, абсолютно управляющим этими компонентами. Так реально устроен мир — это не конспирология, это уже очевидные факты, это можно проследить в каждой стране.

Можно, конечно, сказать, что какие-нибудь конспирологи, что-то бормотавшие о «Зеленом драконе», или последняя царица России, которая что-то о нем начала говорить, дескать, они просто грезят фантазиями, выдумками. Но японская разведка и ее архивы оказались гораздо более прозрачны для Советского Союза, чем архивы немецко-нацистские. Мы там больше понимаем, мы там внимательно наблюдаем за натуральными гениями, которые и до 1905 года вели свою деятельность, и потом. За их способами идентификации, за тем, как они выстраивают свою метафизическую личность.

Это не вполне блеф, не вполне химера, это что-то более или менее материализованное.

Когда-то совсем небольшой круг очень сильных людей создал орден Иисуса или иезуитов — Игнатий Лойола и его преемники.

Это потрясающая сила воли и талант малой группы (как говорится, «могучая кучка»), которая стремительно разрасталась, которая остановила Лютеровскую реформацию во многих странах мира. У которой оказалось очень много этой самости. Которая сумела замкнуть на себя огромное число людей, какую-то ресурсную базу.

Всё время — особенно среди людей, любящих в пассивном режиме созерцать какие-нибудь телевизионные передачи в интернете, — раздается крик: «Вы нам скажите, что делать, а мы уж соберемся и так начнем делать, что мама не горюй! Ленин-то вот написал „Что делать?“!»

Я вам могу сказать: вы прочитайте книгу Ленина «Что делать?» Вы прочитайте ее внимательно. Там нет ни слова о том, что надо делать. Там только обсуждается, кто это будет делать, — большевистская партия, ее надо построить.

Это «кто» (или субъект) все время выходит из зоны внимания людей, которые обсуждают те или иные происки. И вот здесь это «съисть-то он съисть, да хто ж ему дасть» — очень важно.

Есть все основания считать, что то, что Трамп называет глубинным государством, имеет существенно спецслужбистскую привязку, связано с достаточно серьезными и переосмысливающими свое существование «Юстасами», выходящими из уже устарелой масонерии и пытающимися обрести новое обличье.

И здесь ключевой вопрос не в том, как какой-нибудь Джон, Джек или Хулио хочет захватить мир, потому что ему нестерпимо охота это сделать и у него большая пасть. Нет.

Тут дело заключается в том, что есть сама проблема человека и управляемости человечества. Ужасающая проблема, связанная с тем, что человек не перестает быть разновидностью двуногого тигра, а ядерные зубы у него растут. У него растет то, что является средством уничтожения его же самого. Оно растет бесконечно, а он сам не растет!

А его воля к уничтожению (в отличие от всего живого, природного, дочеловеческого) — иррациональна. Поэтому уничтожать он будет не столько, сколько ему надо, чтобы скушать. Он бы давно наелся. У нас не так трудно сегодня построить индустрию производства нормального питания так, чтобы все были накормлены, все эти восемь миллиардов. Он другого хочет.

И о том, чего он хочет в этой своей существующей иррациональности, писали великие люди, ужаснувшиеся тем, что назревало в конце XIX века, и попытавшиеся куда-то это сдвинуть.

Этих людей было немного. Безусловно, это тройка философов: Кьеркегор, Ницше и Маркс. Но помимо них были еще и великие писатели, которые, как в России всегда бывает, были в основном мыслителями, философами — писателями-проповедниками.

Для того чтобы проблема ковида не превращалась в узкую проблемку, которая всех занимает, потому что неизвестно, нужно ли вакцинироваться, а была рассмотрена в достаточном объеме и с достаточной глубиной (а без этого никто не поймет, надо вакцинироваться, не надо, и что будет), я должен ознакомить зрителей этой передачи с двумя текстами Достоевского.

Возможно, что зрители эти тексты знают, а возможно, и нет. Но данные тексты зададут нам маршрут, двигаясь по которому, мы не станем заложниками узкомедицинской проблематики и одновременно сможем ее обсудить.

Первый из этих текстов — из «Записок из подполья». Герой чудовищен, это такой парадоксалист, ненавидящий весь мир, такой монстр, которого одновременно называли подпольным гением. Но это некий русский вариант Ницше, про которого можно говорить, насколько он чудовищен, но который одновременно поставил глубочайшие вопросы перед человечеством. А уж как именно нацисты это использовали — отдельный вопрос. Нельзя непрерывно возводить вину на тех, кто вопросы ставит, в случаях, когда потом на поставленные вопросы начинают чудовищно отвечать. Нельзя от этой вины совсем избавлять, но и абсолютизировать ее тоже не надо.

Итак, я знакомлю вас с текстом некоего чудовища, подпольного ненавистника, он же, как его называли — подпольный гений. Текст этот эпатирующий и заостряющий некоторые проблемы, но проблемы-то есть. И иногда эпатаж — особенно когда этот эпатаж начертан рукой великого писателя Федора Михайловича Достоевского, великого мыслителя — может нас к чему-то подтолкнуть. К какому-то пониманию того, почему вдруг самые разные Джеки, Джоны, Ли, Хулио и прочие начинают заниматься проблемой этого самого человечества. Где эта проблема сейчас находится? Что с ней надо делать?

Итак, я зачитываю фрагмент из «Записок из подполья». Обращаю внимание зрителей, что я специально задал режим andante — «медленно».

«Попробуйте же бросьте взгляд на историю человечества; ну, что вы увидите? Величественно? Пожалуй, хоть и величественно; уж один колосс Родосский, например, чего стоит! Пестро? Пожалуй, хоть и пестро; разобрать только во все века и у всех народов одни парадные мундиры на военных и статских — уж одно это чего стоит, а с вицмундирами и совсем можно ногу сломать; ни один историк не устоит. Однообразно? Ну, пожалуй, и однообразно: дерутся да и дерутся, и теперь дерутся, и прежде дрались, и после дрались, — согласитесь, это даже уж слишком однообразно».

В разговоре Ивана Карамазова с чертом, в другом произведении, черт говорит: «Скучища неприличнейшая…»

Возвращаюсь к «Запискам из подполья»:

«

Одним словом, все можно сказать о всемирной истории, все, что только самому расстроенному воображению в голову может прийти. Одного только нельзя сказать, — что благоразумно. На первом слове поперхнетесь. И даже вот какая тут штука поминутно встречается: постоянно ведь являются в жизни такие благонравные и благоразумные люди, такие мудрецы и любители рода человеческого, которые именно задают себе целью всю жизнь вести себя как можно благонравнее и благоразумнее, так сказать, светить собой ближним, собственно для того, чтоб доказать им, что действительно можно на свете прожить и благонравно, и благоразумно. И что ж? Известно, многие из этих любителей, рано ли, поздно ли, под конец жизни изменяли себе, произведя какой-нибудь анекдот, иногда даже из самых неприличнейших. Теперь вас спрошу: чего же можно ожидать от человека как от существа, одаренного такими странными качествами? Да осыпьте его всеми земными благами, утопите в счастье совсем с головой, так, чтобы только пузырьки вскакивали на поверхности счастья, как на воде; дайте ему такое экономическое довольство, чтоб ему совсем уж ничего больше не оставалось делать, кроме как спать, кушать пряники и хлопотать о непрекращении всемирной истории, — так он вам и тут, человек-то, и тут, из одной неблагодарности, из одного пасквиля мерзость сделает. Рискнет даже пряниками и нарочно пожелает самого пагубного вздора, самой неэкономической бессмыслицы, единственно для того, чтобы ко всему этому положительному благоразумию примешать свой пагубный фантастический элемент. Именно свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой единственно для того, чтоб самому себе подтвердить (точно это так уж очень необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши, на которых хоть и играют сами законы природы собственноручно, но грозят до того доиграться, что уж мимо календаря и захотеть ничего нельзя будет. Да ведь мало того: даже в том случае, если он действительно бы оказался фортепьянной клавишей, если б это доказать ему даже естественными науками и математически, так и тут не образумится, а нарочно напротив что-нибудь сделает, единственно из одной неблагодарности; собственно чтоб настоять на своем. А в том случае, если средств у него не окажется, — выдумает разрушение и хаос, выдумает разные страдания и настоит-таки на своем! Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек (это уж его привилегия, главнейшим образом отличающая его от других животных), так ведь он, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша! Если вы скажете, что и это все можно рассчитать по табличке, и хаос, и мрак, и проклятие, так уж одна возможность предварительного расчета все остановит и рассудок возьмет свое, — так человек нарочно сумасшедшим на этот случай сделается, чтоб не иметь рассудка и настоять на своем! Я верю в это, я отвечаю за это, потому что ведь все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик! хоть своими боками, да доказывал; хоть троглодитством, да доказывал. А после этого как не согрешить, не похвалить, что этого еще нет и что хотенье покамест еще черт знает от чего зависит…

Вы кричите мне (если только еще удостоите меня вашим криком), что ведь тут никто с меня воли не снимает; что тут только и хлопочут как-нибудь так устроить, чтоб воля моя сама, своей собственной волей, совпадала с моими нормальными интересами, с законами природы и с арифметикой. — Эх, господа, какая уж тут своя воля будет, когда дело доходит до таблички и до арифметики, когда будет одно только дважды два четыре в ходу? Дважды два и без моей воли четыре будет. Такая ли своя воля бывает!

»

При всей своей ужасности и всем своем зловещем характере, и всем своем подпольном подкопе, это же гениальный текст, написанный более 150 лет назад.

Вот с этим что поделать? А понятно, что поделать, говорят. Если человек таков, и альтернативы нет (а альтернатива эта только в таком восхождении человека, при котором он не есть данность, которую здесь описывает «подпольщик», — тут же только одно и является уязвимым, что он рассматривает данность, фиксирует нечто в качестве константы человека), если человек действительно есть константа, то «подпольщик» прав.

Только в случае, если человек движется, — и не вниз, в отчаянии от того, что нельзя двигаться наверх, а наверх, — и если это его движение непрерывно ошеломляет его самого и создает для него нечто типа динамического каркаса, внутри которого найдется не отдельно мораль, не отдельно красота, не отдельно истина, а некая совокупность, слитая воедино и обладающая невероятной огненной силой, — вот тогда он удержится. И об этом говорили и религиозные мечтатели, и коммунисты.

А если такого динамического каркаса нет, а есть статика, то она кончится безумием и падением в пропасть с хохотом. И это понимают все, и это видно.

Одна категория тупо ест, занимается шопингом и погружается в это свое ничто, ненавидя всё, во что оно погружается. А другая уже говорит: «Если никуда больше нельзя, так в ад, прыгнем в бездну», — и прыгает туда вместе с извращениями, наркотиками, саморазрушением всех видов, чудовищными преступлениями, которыми заполнено нынешнее человечество.

Сколько гладиаторских боев происходит в этот день на территории нашего государства одновременно с тем, что я обсуждал? Каких только изуверств не творится в мире! Почему? А потому что вот этот ничтойный шопинг со всеми прочими делами становится так ужасен для человека, который к этому не предрасположен, что он лучше в ад прыгнет, чем там останется. А пути наверх нет, этот путь перекрыт крахом советской модели коммунизма, которая, хотя и была ущербна и по-настоящему этого пути не показывала, но которая самим знаком своей альтернативы что-то еще удерживала в человечестве. А теперь этого нет. И все, кто думает о том, что дальше делать, очень недалеко ушли от мыслей, которыми Федор Михайлович Достоевский наделял своих героев. Это ведь мысли его героев, а не его самого.

Вот почему я должен прочитать еще один текст, который тоже касается этого вопроса.

(Продолжение следует.)