Передача от 11 июля 2023 года

Говорить я в этой передаче буду о Пригожине, и только о нем. Обсуждать его я буду под несколько нетипичным для современных обсуждений углом зрения, а перед тем как начать это обсуждение, я скажу несколько слов о методологии — и прошу тех, кто мне доверяет и смотрит эту передачу, поверить в то, что я обсуждаю методологию не потому, что мне хочется уйти от основной темы или растечься мыслью по древу, а потому, что это абсолютно необходимо, иначе все обсуждения Пригожина становятся в существенной степени пустопорожними.

Так вот, короткий экскурс в прошлое и в методологию. Я не помню уже когда — где-то в конце семидесятых, наверное, — я стал обращать внимание на всё чаще появляющихся (мне крайне несимпатичных) людей, которых позже стали называть конспирологами. В подавляющем большинстве случаев эти люди впитывали в себя какие-то знания о закрытых системах и о закрытых процессах, чаще всего достаточно патологическим образом впитывали, а потом патологизировались и сами под влиянием того, что впитывали. У них постепенно возникало специфическое косоглазие, они переставали стричься и бриться, становились всё более и более неопрятными, говорили что-то очень быстро и глядя в сторону. Называть их просто сумасшедшими я не мог, потому что понимал, что наряду с тем или иным бредом они изрекают нечто вполне ценное. И тут еще попробуй отделить «мух от котлет»: где тут ценное, а где бред — это отдельная работа.

Но главное даже не это. Главное, что эти люди при всей их патологичности улавливали то, что становилось всё более очевидно и не входящим в их число — что политика, мировая и советская, всё более становится закрытой. Что всё чаще приходится сталкиваться с какими-то закрытыми системами, которые обычным способом вообще-то и нельзя обнаружить, потому что эти системы вовсе не тяготеют к тому, чтобы быть обнаруженными. Возникало нечто, по методологии сходное с расследованием преступления, когда преступники хотят замести следы. Как сказал один мудрый человек, «главная сила дьявола заключается в том, что он убеждает нас в том, что его нет». Главная сила закрытых систем в том, что они убеждают общество, что их нет. И именно это делает их всесильными.

Так вот, эти конспирологи, как бы плохи ни были, какими бы они ни были жертвами собственных слишком надрывных изучений, они отражали две вещи. Первая — общественная потребность, всё более и более внятная, на то, чтобы понимать, что там под ковром-то? И вторая — рост этой подковерности. Всё больший уход политики из сферы более или менее публичных занятий в область совсем-совсем подковерную. Обращая внимание на этих людей, я думал: а если взять и вот эту патологию попытаться нормализовать? То есть вместо отдельных боящихся своей тени людей создать коллектив, причем очень плотный, состоящий из близких тебе людей. Если этих людей вооружить определенной методологией, достаточно респектабельной. Если приучить их к тому, что закрытость всё-таки нужна, и что нужно собирать какие-то базы данных, пусть и по открытой информации, то, может быть, в результате удастся избежать конспирологического патологизма и вместе с тем что-то узнать. Результатом этих моих размышлений в итоге стал Экспериментальный творческий центр.

Особенно остро захотелось создать нечто подобное после того, как я услышал ошеломившую меня фразу генерального секретаря ЦК КПСС, человека, долгое время руководившего почти всесильным КГБ СССР, Юрия Владимировича Андропова. Под конец жизни, будучи уже больным человеком и возглавив КПСС, Юрий Владимирович вдруг изрек нечто, с моей точки зрения, абсолютно феноменальное — он публично заявил: «Мы не знаем общества, в котором живем».

Почему-то это заявление очень воодушевило фрондирующую нашу интеллигенцию, сопричастную гуманитарному знанию, было много ахов и охов — дескать, вот как честно, как открыто и так далее. Возможно, мое мнение кого-нибудь удивит или покажется избыточно радикальным, но честно скажу, что генсека ЦК КПСС, который долгое время был еще и председателем КГБ СССР, заявившего публично, что мы не знаем общества, в котором живем, надо арестовать, исключить из партии и расстрелять. Потому что «партия — наш рулевой», и значит, наш рулевой не знает моря, в котором он ведет корабль!

Партия — это политическая структура. Но что такое политика? Политика — это управление общественными процессами, или общественной энергией.

Нельзя управлять общественными процессами, не зная их. Их надо обнаружить, понять, возглавить и направить. Если генеральный секретарь ЦК КПСС и бывший председатель КГБ СССР, которому поручено знать общество, говорит, что он не знает его, затратив на это колоссальные деньги и пригнув всё население под действующий центральный аппарат, — это значит, что либо он говорит что-то сугубо двусмысленное, либо он не в себе. И он ли один не в себе?

Обнаружив это и изумившись этому, я большую часть своей дальнейшей жизни посвятил тому, чтобы всё-таки понять и общество, в котором мы живем, и некие закрытые системы, функционирующие в нашем обществе всё более активно. При этом постарался не превратиться в конспиролога, а создать что-нибудь внятное и респектабельное — слово «респектабельное», возможно, кому-то не понравится, но для меня оно существенно, — в общем, не патологическое. Любая теория заговора предполагает наличие каких-то одних заговорщиков, это монотеория. Либо евреи, либо ислам, фашисты, инопланетяне и т. д. А в обществе действует очень много процессов, и закрытых этих структур тоже много. Они конкурируют, что очевидно.

Короче, я занялся этим (наряду со многим другим), абсолютно категорически став на позицию, что коллектив людей, который этим занимается, должен быть когерентным. Должны быть совсем-совсем близкие тебе люди и доверительные отношения. Разве семья — это секта? Члены семьи должны доверять друг другу. Ближайшие твои друзья, которыми ты обзавелся в то время, когда учился в институте или работал — это тоже секта? Близость должна быть. Должны быть когерентность и внутренняя готовность самоотверженно, спокойно и достойно заниматься подобного рода вещами.

В основе этих занятий всегда лежит несколько методов. Прежде всего, исторический метод: то есть ты что-то понимаешь как тренд, как нечто, движущееся в истории и повторяющееся в ней каким-то более или менее закономерным образом. Также обязателен психологический опыт — ты должен быть психологом, ты должен понимать, с чем имеешь дело. Ты должен из открытой информации вычитывать, глядя на того, кто тебе ее предоставляет, нечто ценное.

Это, конечно, некий общий теоретический взгляд на происходящее. Это скрупулезное накапливание открытых баз данных. Ну, а когда с тобой доверительно кто-нибудь разговаривает, то, во-первых, ты понимаешь свою ответственность за эту доверительность и передачу какой-то не вполне очевидной информации. Во-вторых, ты ее никогда не используешь, и, в-третьих, ты ее тщательно проверяешь, потому что в противном случае ты окажешься жертвой так называемых сливов.

Поставив эти методы в основу деятельности и накапливая опыт на протяжении 35–40 лет работы, я что-то научился понимать. Не из закрытых источников информации, не из дворцовых сплетен, всегда очень сомнительных, а вот просто глядя внимательно на происходящее. И я хочу этим пониманием поделиться с теми, кто смотрит передачу.

Прежде всего, о частности. Господин Пригожин был крайне встревожен чем-то перед тем, как начать этот свой «марш справедливости», он же мятеж.

Когда ты смотрел на то, как он выступал, или когда читал то, что он говорит, ты просто интуитивно-психологически и как-то аналитически впитывал, что человек крайне встревожен чем-то. При этом было совершенно понятно, что когда Пригожин говорит о том, чем именно он встревожен, то это не имеет никакого отношения к предмету его действительной тревоги. Он встревожен не тем, о чем говорит.

Апофеозом этого различия между тем, что он на самом деле действительно встревожен чем-то своим и тем, что он говорит об этой своей тревоге, конечно, было заявление о том, как кто-то бомбил лагерь «Вагнера». Я сомневаюсь, что кто-то их бомбил, и в любом случае было ясно, что Пригожин встревожен не этим.

Мобилизуя свое представление о том, как это выглядит, психологический опыт и вот эту открытую информацию, а также не доверяя никаким сплетням, я в итоге сделал для себя существенный и никого ни к чему не обязывающий вывод, он же гипотеза, согласно которой Пригожин был встревожен тем, что его ликвидируют. Лично. Он этим был встревожен перед началом мятежа, и имел для этого какие-то непоколебимые основания.

Не кто-то прибежал к нему и что-то шепнул в ухо. А вот он на сто процентов понял, что его ликвидируют. Лично. Не его лагеря «вагнеров». Его самого. Кто, как — отдельный вопрос. Вот он это понял. Он, во-первых, человек с интуицией и шкурой это почувствовал. Во-вторых, по-видимому, что-то произошло, доказавшее ему, что это действительно так. Одним словом, он умеет улавливать, как говорил герой одной из песен Галича, что-то «непонятное в воздухе». Он улавливает подобные признаки, иначе не дожил бы до 2023 года.

Поняв, что его лично собираются — абсолютно необязательно Кремль или Генеральный штаб, — но кто-то собирается отправить в мир иной, Пригожин не просто встревожился, он дестабилизировался. Но он дестабилизировался не потому, что у него поехала крыша просто так. Он возбудимый человек, нервный и всё прочее, но он не потому так возбудился, он возбудился по какому-то конкретному поводу, частному, очень такому внятному, совсем-совсем буквальному. И, возбудившись по этому поводу, он, будучи человеком достаточно неустойчивым, пошел ва-банк.

Он, в сущности, исходил из того, что либо его втихую отправят на тот свет, либо он создаст какую-нибудь движуху, и тогда его труднее будет отправлять на тот свет. Гораздо.

И его расчет был абсолютно точен. Он получил какие-то гарантии безопасности, возможно, небезусловные. По ходу этих событий возник некий образ ситуации, при котором власть имущим скорее надо его оберегать, чем ликвидировать. Соответственно, он спасся. Возможно, не окончательно, но существенно сдвинув ситуацию в сторону личной безопасности.

На всё остальное в тот момент ему было фиолетово, чтобы не пользоваться более близкими ему и более грубыми уголовными выражениями. Это было пофиг дым. Он работал на себя, на собственную физическую безопасность. Ситуация на фронте, мнение Запада, политическая стабильность — это всё для него было исчезающе малыми величинами.

Берусь ли я это утверждать? Нет, конечно. Это моя гипотеза. Но для меня она имеет весомость факта, и я вначале уже сказал, как именно работаю последние десятилетия, только для того, чтобы объяснить, когда что-то для меня становится фактом. Когда психологическая информация, открытая информация и всё другое, пересекаясь вместе, создают некую точку. Если всё происходит так, что у тебя вот этот, вот этот, вот этот и вот этот поток вдруг пересекаются, тогда нечто приобретает значение достаточно достоверной гипотезы, которую я и решил высказать вначале своего рассмотрения.

Имеет ли она какое-нибудь особое значение? Мне кажется, что нет. Но она немаловажна для того, чтобы понять нюансы. Например, как быстро всё свернулось в момент, когда эта физическая безопасность была предложена. Именно в виде какой-то другой страны, такого патронажа существенного, при котором возникает ответственность за его физическую безопасность, именуемой в просторечии шкурой. Сложилось.

Теперь мне бы хотелось от этого перейти к чему-то более существенному. Такие образования, как «Вагнер», а) изначально возглавляют не люди типа Пригожина. Пригожин по отношению к такому делу может иметь значение в двух смыслах: первое — он кошелек, что очень важно и, второе — он канал коммуникации.

Когда говорится о том, что «Вагнер» — очень мощная структура, а я в это верю, то не Пригожин может ее создать. А когда меня спрашивают, почему я так считаю, то я вспоминаю… Честертон, что ли? У него был такой герой — мальчик, который всё время угадывал в игре в камешки, в каком кармане лежит камешек.

Его спрашивают:

— Как ты угадываешь?

Он отвечает:

— Ну… как? Я первый раз кладу куда угодно. Дальше, я смотрю. Он отгадал, не отгадал — не важно. Дальше перекладываю камешек и думаю, вот, если он совсем глупый, он покажет опять на тот карман, в котором находился камешек перед этим. Если он чуть умнее, он подумает, что я переложил, а если он совсем умный, он будет думать, что я считаю, что он будет предполагать, что я переложу, а я никогда не переложу и так далее.

— Мальчик, как ты узнаешь, кто перед тобой, насколько он умный?

— Я делаю такое лицо, как у него, и наблюдаю за тем, какие у меня при этом мысли.

Вот вы хотите понять что-нибудь в происходящем? Вы научитесь делать такое лицо, как у того, кого вы хотите понять, и наблюдайте за тем, какие у вас при этом возникают мысли.

Или прочитайте известное произведение Исаака Бабеля, в котором он описывает своего героя Беню Крика и его папашу биндюжника Менделя Крика, руководителя извоза. Повествователь говорит очень важные для нас фразы: «Об чем думает такой папаша?» «Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях — и ничего больше». Ну ощутите гениальность повествователя, который, желая описать, кто такой Мендель Крик, папаша Бени Крика, задает один вопрос: «Об чем он думает?»

Так «об чем» думает господин Пригожин?

Вот вы на него посмотрите. Он думает «об справедливости»? «Об национальных интересах»? Ну посмотрите! Он же перед вами! Он публично выступает. Это же не театр, где вам всё равно, кем является актер, играющий какого-нибудь героя. Это же жизнь. Да и в театре человек, который играет героя, будучи ничем, не привнесет в игру «шум и ярость личного присутствия», как привносил, например, Высоцкий. Может быть, и не лучший актер, но — с этим качеством. Или Шукшин. Итак, вы смотрите не спектакль, это жизнь, это ваша жизнь, а если это так, вы задайте себе вопрос, «об чем» он думает. Вы могли задать себе такой вопрос, видя физиономию Ельцина. В 1991 году, в апреле. Вы примерно понимали, об чем он думает? Конечно, он думает «об справедливости»!.. И, конечно, когда он говорит, что облетел вокруг статуи Свободы и стал другим человеком при посещении Соединенных Штатов, он-таки правду говорит… Он же всё время говорит правду, да? Секретарь Свердловского обкома всегда говорит правду! Он и секретарем этим стал потому, что говорил правду! Да или нет?!

Это неумение понимать простейшие вещи обошлось нашей стране в десятки миллионов жизней и поставило мир на грань катастрофы с помощью преступного Беловежья. Он в момент Беловежья «об чем» думал? «Об том», что десятки миллионов русских окажутся вне территории проживания и там им будут объяснять, что они люди второго сорта? Он «об чем» думал? Он думал — об личной власти. Libido dominandi. И это было написано у него в глазах. В этом он был почти гениален. Всё остальное ему было по фигу.

Теперь посмотрите на Пригожина. Пригожин не может руководить крупной закрытой военной структурой, здесь должны быть люди абсолютно профессиональные, исступленно кшатрийского типа: «война — это всё». Эти люди не выращиваются в колбах, они где-то формируются и отбираются. Для них Пригожин, если он их финансирует и обеспечивает каналы коммуникации (а это одно и то же) — очень важный человек. Они говорят о нем с огромным почтением, но сущностно он для них ничто, пустое место. Он не человек их крови, он чужой, а для этой среды чужой — это никакой. Они — каста.

Следовательно, когда подобная структура формируется, она уже будет ориентироваться на Пригожина, исходя из этого. Каста смотрит на него и соображает: полезен или нет, тянет или не тянет, обеспечивает или не обеспечивает. Это не атаман, не Стенька Разин (которого, кстати, тоже казаки сдавали на раз), и не Емельян Пугачев. Это чужой — и очень нужный. При этом, разумеется, Пригожин талантливый организатор, безусловно, очень мобильный человек, энергичный — не люблю слово «пассионарный», но тут как этот случай — и говорить, что он абсолютный ноль, никак нельзя. Он человек, работающий на себя, его попытки представить себя как антиолигархический элемент очень комичны, потому что он плоть от плоти этого нашего омерзительного «высшего класса». Но он живой, он не дурак, у него есть организаторский талант, он способен чего-то хотеть, он человек риска, азарта, у него очень много позитивных качеств в этом смысле.

Но это никоим образом не противоречит тому, что я говорю. Эти люди — другие, совсем другие, и другими их сделала некая военная общность, которая и сама является кастой, и их формирует как касту. Эта общность оказалась под огромным давлением в эпоху Сердюкова, и ей стало невероятно скучно жить, не говоря о том, что Сердюков ее просто не воспринимал и считал, что он может разбираться с ней, как повар с картошкой. В результате эти люди, накрепко связанные друг с другом, оказались вне армии, к которой они привыкли. И у них возникло даже некое отвращение к ней, потому что она их отторгла, несмотря на то, что они лучшие — а они действительно были лучшими!

Такие люди в одиночку дальше не живут, то есть 10–15% таких людей окапываются на даче и ждут, когда к ним приедут либо их убивать, либо заново приглашать к делу, остальные же живут вместе. И тут идея частной военной компании оказалась прямо идеальной. И у нее возник кошелек, канал коммуникации и всё остальное. Ее так сделали, набрали сколько-то приличных людей, она была в этот момент минимальна, и управлялась она как минимальная компания — меньше тысячи человек (может быть, и это преувеличенная цифра). Наверху находилась какая-нибудь двадцатка, и она действовала как очень эффективное образование, так или иначе себя демонстрируя. По своему генезису и типу жизни всё это — вот даже это — уже было в сложных отношениях с сильно отфильтрованным в худшую сторону составом сердюковских вооруженных сил.

Когда пришел Шойгу, ситуация несколько исправилась, но не принципиально, потому что к этому моменту произошли забавные процессы: один мой знакомый говорил, что Рушайло и Орлов (значимые фигуры из Министерства внутренних дел) сумели упорядочить таксы за услуги, и всем это понравилось, поэтому, когда ушли данные фигуранты, таксы остались. И родственников устроить в какой-нибудь институт этой системы просто так, по знакомству, стало нельзя, были таксы на всё, включая мигалки и прочее. Сердюков тоже что-то сделал, что-то совсем нехорошее, и когда он это сделал, еще и отсеяв людей, то это понравилось, и приход других людей с этим «понравилось» оказался в сложных отношениях. Я убежден, что Шойгу не Сердюков, но там же уже действуют законы больших чисел, а они сформировались в предшествующий период, и они антагонистичны и конкретным людям, и структурному принципу, да, в общем-то, и касте в ее существенной части.

Значит, антагонизм с сильно отфильтрованной, скучной и неинтересной официальной армейской действительностью у этих людей начался гораздо раньше, чем они оказались на Украине. Он заложен в их институциализации, генезисе, в историях отношений, в их «сопричастностях» и прочем. Очень серьезные обиды были накоплены в Сирии, что-то малоприятное происходило в Африке. При этом даже в Сирии и уж тем более в Африке подобного рода системы не могут существовать протокольно — «мы подписали договор на охрану кораблей, вот мы живем и охраняем». Они так не существуют, им это скучно, и это невозможно, нужно совсем не понимать Африку, чтобы считать, что там так можно жить. Там сразу начинаются снюхивания по основам бандитским, причем тяжелым бандитским — какие-нибудь «кровавые алмазы» и так далее, естественно, по всем порошкам, каким только можно, и всем вообще активизирующим средствам, ну и оружию.

На чем погорел Бут, в реальности? Я говорю так, чтобы стало еще яснее, почему вначале я должен был как-то отрисовать понятие закрытой системы. На том он погорел, что он в Африке пытался реализовывать интересы не только наши отечественные, но и Республиканской партии США, с которой он вошел в сговор. А в Африке ворует и торгует оружием Демократическая партия США, тогда как на Ближнем Востоке — республиканцы, и нарушать это разделение было нельзя. Значит, это всё начинает жить по правилам, которые я называю «тень». Оно живет так, оно не может жить иначе, и оно не хочет жить иначе.

Образовавшись в этом виде, накопив опыт и отшлифовав некий специальный профессионализм, эта структура переехала на Украину в условиях фантастической недееспособности отфильтрованной официальной военной машины. Апофеозом недееспособности, конечно, было бегство из-под Харькова. Все, кто пытаются его представить в виде чего-то там регулярного, реализации высокой военной мысли и прочее — просто не в себе. Или совсем не в теме. Это было бегство, никем не санкционированное, внутреннее, ну совсем-совсем позорное. И, в сущности, оно и сподвигнуло на мобилизацию и на многое другое, в том числе и на это. Тогда Пригожину были даны неограниченные полномочия и сказано, что надо собирать уже просто зэков. Буквально. Их и собрали. И логика была совершенно понятна: «Чего жалеть-то»? Их собрали, поставили под руководство высшего внутреннего синклита, «шуры́», скажем так, и какого-то профессионального слоя. И оно в количестве, я думаю, до 50 тысяч человек было как-то управляемо, понимаете? Армия же в начале спецоперации продемонстрировала специфическую неуправляемость: она большая, ленивая, расслабленная, созданная совсем не для того, чтобы ловить мышей, напичканная людьми, которые относятся к своей профессии как к специфическому способу обогащения. Она оказалась очень слабо управляема, а «это» оказалось управляемо. Так же, как и части Рамзана Кадырова. Там возник другой принцип управления, не общевоенный, а другой. Другое управление, другой тип кадров. Они показали свою эффективность на фоне ужасной чиновной разболтанности, расслабленности и дисфункции.

Президент России совершенно справедливо говорит о том — я перевожу на примерные цифры, — что эта частная компания получила, скажем так, заказами возможность распоряжаться $2 миллиардами в год. Это неслабо. Как живут обычные частные военные структуры типа военной охраны Halliburton и другие? Они на деньги Чейни живут, на нефтяные деньги или на любые другие. У них свой источник. Они небольшие, и у них свой источник. И у всех этих Blackwater и прочих свои источники, и они сугубо элитные. И вы где-нибудь прочтете, что какой-то парень с улицы с боевыми качествами вдруг собрал структуру вроде Blackwater — вы не верьте этому, так не бывает! Компьютеры Apple не делаются в сараях — это сказки, мифы, легенды. Чистильщики обуви не становятся миллионерами. Это очень отобранные структуры, которые живут на свои. Они могут заключить заказы и всё. Здесь заказ оказался беспрецедентно велик, но когда президент говорит (очень условно) про примерно 80 миллиардов рублей (а это примерно $1 миллиард), идущих этой структуре по самому основному заказу, и что фирма «Конкорд» еще имела примерно столько же, то он говорит о том, о чем и обязан говорить президент, глава государства — о более или менее прозрачных деньгах. Но такие структуры никогда не строятся на прозрачности.

Бог этих структур не просто деньги. Там очень много героических людей, которые бравируют, когда говорят: «Служу баблу». Это люди, разочарованные своей невостребованностью, наработавшие уже достаточное отвращение к официозу, и этим бравирующие. На самом деле это «адреналиновые» люди, кшатрийские, они не баблу служат, хотя его и очень ценят. Но уж если речь идет о «бабле», то бог этих структур, в определенном смысле — наличность, нал, черный нал.

Следовательно, на каждый доллар или рубль из этих миллиардов или десятков миллиардов, которые могут по документам пройти, можно сказать: «Вот смотрите, идет пять неучтенных». Плюс на территориях разворачивается бизнес, ничем не отличающийся от африканского, а почему нет? То есть это явление очень специфично.

А теперь мне придется перейти к тому, что является антагонистом данного явления, и к истории современной России. Владимир Владимирович Путин, придя к власти, никоим образом не собирался осуществлять массовый элитный погром и «перебирать людишек» на манер Малюты Скуратова и его руководителя. Он филигранно пинцетом что-то изымал. Называлось ли это Березовский, Гусинский или кто-то еще. Он не трогал даже самой привилегированной части ельцинской системы. Он вообще не трогал тот субстрат, который получил в наследство от Ельцина. Он этот субстрат не уничтожал. Он этот субстрат упорядочивал — и упорядочивал он его под одну цель: вхождение в западный мир на основе упорядоченности того субстрата, который у Ельцина находился в безусловно хаотическом состоянии.

Упорядочивание подобного субстрата, оно же создание вертикали власти, повторяю, осуществлялось под вхождение в западный мир, под полную вестернизацию. И, соответственно, в авангарде данного процесса были так называемые системные либералы, которые нравились Путину как в силу того, что они сильно ориентированы на Запад («и это правильно»), так и в силу их продвинутости. Чтобы они не вышли за рамки и не начали посягать ни на него, ни на сам принцип построения системы, Путин противопоставил им чекистов, но он никогда не хотел, чтобы это была его опричнина, и он никогда ни с кем не разбирался. В пример можно привести самого одиозного человека из этой компании, Анатолия Чубайса, всё время занимавшего какие-то должности, или тот же Ельцин-центр. Он это упорядочивал.

Поскольку этот субстрат занимался организацией колоссального регресса, то есть падением и уничтожением всего, что было советским потенциалом, то Путин, упорядочивая, стабилизировал этот регресс. Только поэтому страна не развалилась полностью в каком-нибудь 2005 году, а стала тащиться к этому событию где-то в районе 2030 года.

Никакого прорыва, то есть выхода за пределы регрессивной динамики, Путин осуществлять не мог, потому что этот субстрат в упорядоченном состоянии и в условиях сдержек и противовесов мог создать только иную кривую регресса (Рис. 1). Путин: а) не хотел ничего принципиально другого, и б) не мог сделать ничего другого, потому что как только он бы создал опричнину, то с этой опричниной начались бы свои проблемы.

В итоге Путин создал то, что называется словом «система». Он ее архитектор. Он ее создатель. Я думаю, что он и не шутил про то, что он один из тех, кто, как рабы на галерах, пахали эти годы, чтобы создать систему. И он эту систему очень ценит. Но система имела своими целями опять же вхождение.

И она стала барахлить уже в период Осетии и Абхазии. Она уже зашевелила процесс на Болотной, и она совсем напряглась в 2014 году, а в тот момент, когда началась специальная военная операция, система просто офигела от того, что происходит.

Мне справедливо укажут на лояльность Путину крупных руководителей этой системы. Я соглашусь: да, они лояльны, мы же видели Совет безопасности, когда принималось решение об СВО, и помним — они лояльны. Но они являются частью того, что направлено на совершенно другие цели. Они соразмерны, созвучны тому, что направлено на эти другие цели. Они из этого состоят.

Есть детская песенка: «Из чего сделаны мальчики… из чего сделаны девочки…» Вот из чего сделана система? Из этого субстрата. Поэтому она вообще не способна решать задачи, которые не являются вхожденческими. Она не понимает, как их решать.

Что такое оптимизация? Это уничтожение потенциалов существования, независимого от Запада. Это пристегивание государства к Западу. Вот Запад, и вот это государство. У него существуют потенциалы автономности и существуют потенциалы зависимости. Что делает система, когда берется за «оптимизацию»? Она усиливает потенциалы зависимости и уничтожает потенциалы автономности. Во всем (Рис. 2).

Что делал Сердюков? Он делал армию под западные стандарты. Что бы там ни выправил в какой степени Шойгу, Шойгу вписан в контекст этого упорядоченного субстрата — он не из колбы появился.

Пригожин что-то там говорит о детях конкретных представителей элиты… Но милый мой, а на себя оборотиться можно? А главное — оно всё такое, родненький. Кроме отдельных людей. Если какие-то дети занимаются делом, а не развлекаются и не расположили свою жизнь в том, что можно назвать «гедонистическим вагоном», чтобы в нем ехать — то это хорошо, но это исключение. А так всё — гедонистический вагон. Всё кайф, всё гульба, рестораны и остальное. Что угодно, а как же!

В системе не могло возникнуть ситуации, когда ты занимаешь некий пост, и у тебя нет зоны кормления. Если у тебя нет зоны кормления, то и управлять ты не можешь, а если у тебя есть зона кормления, то всё — ты олигарх. Меня всегда изумляло желание некоторых наших высоких администраторов заниматься параллельным бизнесом, потому что достаточно их места. Они, имея это место, при существующем принципе не могут не обогащаться.

В какой бы банк они ни сунули бюджетные деньги — а они должны их сунуть — они уже обогащаются. Какие бы проекты они ни курировали — они обогащаются. Вопрос заключается только в том, обогащаются они исступленно и разрушительно или умеренно и так себе. Конечно, обогащаются, а чужих там нет. Мне думается, что в этой системе — с членами семей и так далее, — не меньше десяти миллионов человек. Она огромна: «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй».

Она в пять-семь раз превышает по численности советскую, по хищности она не сравнима с нею, она в миллионы раз более хищная, а население Советского Союза было вдвое больше, чем России. Значит, на одного гражданина приходится «системщиков», включая мелких, в десять раз больше, чем было там. За что боролись, на то и напоролись.

С чем боролся Ельцин? С бюрократизацией! Что оказалось в итоге создано? Ельцин начинал с того, что ездил на трамвае и ходил в ботинках фабрики «Скороход». Чем он кончил? Такой олигархией, которая не снилась. Что такое советская номенклатура? «Самый недооплаченный правящий класс в мире», — говорила Татьяна Заславская, советник Горбачева, и она говорила правду. Недооплаченный.

Поскольку он хотел быть дооплаченным, так он и стал дооплаченным. «Ах-ох, административно-командная система — эта выдумка одного мудреца, идиотическая выдумка, — она всё планировала, включая какие-нибудь кафешки».

Сейчас система кафешки и шашлычные не планирует — она их рэкетирует, она за ними следит, и она дает им не норму производства, а норму отката, и пусть попробует кто-то выпрыгнуть! Это всеобщий принцип существования. И он был абсолютно — без каких-то диких потрясений, без «если бы да кабы», «если бы у Путина было сто тысяч нукеров, которые были бы ему верны», «если бы он был Сталин…» — без этих «если бы», реально, система работала, она создала определенный тип жизни.

Я не раз говорил образно, что это был некий роллс-ройс, который ехал по шоссейной дороге. С момента уже Абхазии и Осетии, с момента так называемой Мюнхенской речи, с момента Донбасса и всего прочего и тем более с момента СВО этому роллс-ройсу было предписано ехать по бездорожью и форсировать водные преграды, а для этого нужна БМП, а роллс-ройс надо поставить в гараж. Но «роллс-ройс»-то живет своей жизнью.

Теперь — как Путин вел себя по отношению к этой системе. Потенциал зависимости усиливается, потенциал автономии уничтожается: «У нас не будет крупной войны, мы будем покупать „Мистрали“, ах-ах, нам их не продают, мы будем полностью зависимы от западной электроники, мы уничтожим свое производство, включая шарикоподшипники, мы будем туда гнать газ „Северными потоками“ и так далее. Будем туда продавать газ, нефть и всё прочее, мы туда полностью повернемся, мы туда будем ездить, мы там будем создавать свои экономические базы, наши дети там будут учиться, будут строить семьи».

Все эти потенциалы зависимости росли, и функциональная задача системы была в том, чтобы устроить Россию как придаток Запада. Какая часть этой системы органически сопротивлялась этому? Органически, в силу своего построения — конечно, армия. Она была наиболее советизирована.

Но советизированы были и образование, и медицина, и с ними беспощадно расправлялась эта система, подгоняя всё под западные стандарты. Почему нужно было так истерить с COVID? Да потому что там так истерили, а надо делать, как там, даже если туда и не берут. Ибо всё равно там находится высшая мудрость мира, или мегатренд, в который надо вписаться.

В тот момент, когда началась СВО — а в общем-то и раньше, намного раньше, — стало ясно, что система находится в сложных отношениях с главой государства. Эти отношения никогда в истории России не были открыто конфронтационны. Короче говоря, никто открыто не воняет, все открыто лижут, а воняют исподтишка. Это свойство системного субстрата. Иначе не происходит.

Но отношения были очень сложные, а функциональность ее, как только Путин произнес Мюнхенскую речь, стала под вопрос. Но с самого начала — осуществляя вестернизацию, вводя Россию на Запад — точнее, произнося слова о суверенной стране, которая будет частью западной цивилизации — делая это по-своему, реализуя всю петербургскую модель в ее исторической двусмысленности (ее блеске при Петре и ее идейной нищете при Николае II, который ее и добил) — реализуя всё это, Путин не очень хорошо относился к системе, и ему всё время казалось, что надо бы создать что-то другое. Это другое называется альтернативная, или параллельная система. Путину всегда хотелось это иметь.

Достаточно закрытая страница постсоветской истории, истории путинского периода — это вопрос о том, как менялась «Единая Россия» в ее соотношении с бюрократией. Была ли попытка превратить эту «Единую Россию» в некоторую партийно-параллельную систему, противопоставив бюрократии? Конечно, была, но как только система «возбухнула» против такой альтернативы, Путин эту альтернативу сразу сдал. Потому что понял, что в системе он управлять может, а если идет конфронтация, то нет. И Путину всегда хотелось иметь чуточку альтернативности, но так, чтобы эта «чуточка альтернативности» не напрягала чрезмерно систему, всю. Чтобы она была с нею чуть-чуть совместима, а чуть-чуть отдельно.

То же самое происходило, когда создавались определенные информационные системы, как бы не находящиеся впрямую в тренде всех официальных. Как только официальные напрягались, от «балласта» альтернативности освобождались. А что, в сущности, представляли собой Болотная и Поклонная и весь дальнейший период? Это и был вопрос о том, где альтернативность, а где система.

Что беспокоило систему? Любая альтернативность. Как себя система проявила в момент Болотной? Да никак. Ей понадобилось, чтобы какая-то альтернатива мобилизовала гражданский потенциал на Поклонной. Система не может мобилизовывать общество и особенно его патриотическую часть. Она может управлять лояльностью, но мобилизовывать она неспособна, система вообще не способна ничто мобилизовывать, и это отвратительно!

Поэтому, как только встает проблема мобилизации, даже простейшей гражданской против этого «болота», которое было порождением системы, сразу же оказывается, что нужны какие-то элементы, способные к мобилизации. Тогда можно что-то сделать с обществом хотя бы минимально. Блеск и нищета системы — это очень специальное явление. Информационная система начала поддерживать Пригожина? Нет, она его осудила. И это — блеск. А давайте теперь посмотрим на нищету.

Как это начиналось? Всякие параллельные внесистемные каналы говорят о начале мятежа, выпускаются уже ролики, обращается сам Пригожин, и наконец, система выдавливает с мучительным трудом, что по Первому каналу будет какое-то выступление. Граждане включают Первый канал. Что они видят? Они видят, что какая-то дизайнерша болтает с ведущей о каких-то бантиках, не важно — о чем-то приятном для системы. Граждане ждут, что им, наконец, скажут, начался мятеж или не начался мятеж, что произошло. Болтовня продолжается, потом идет реклама — ну это святое. Граждане считают, что после рекламы наконец-то включат. Но дизайнерше надо доболтать, и она добалтывает. Что мы видим после этого? Мы видим милую дикторшу, которая зачитывает внесистемные материалы телеграм-каналов. А в чем месседж системы? В чем?!

Там же не только деньги вращались в советскую эпоху. Если ты в Политбюро, ты знаешь о том, что войска будут вводить в Афганистан, из первоисточника, если ты в системе, то ты знаешь это из срочных закрытых справок и из иной внутрисистемной информации. А если ты вне системы и лох, то ты узнаешь из газеты «Правда» и телевидения. И это огромная разница. Это приоритет информационной системы, на этом всё держалось больше, чем на деньгах. Где этот приоритет?

Система не поддержала Пригожина. Конечно, не поддержала. Она что-нибудь противопоставила этому? Система начала выражать свою лояльность. Она ее как выражала? Одни ее выражали, явно понюхав нашатыря, потому что пятница и койка. Другие — через зачитывание диктором текстов. Кто выступил серьезно и убедительно? Ведь это же не вопрос о лояльности и нелояльности, вы всё же это видели. Вы же понимаете, что действительно серьезно и убедительно, открыто выступил Путин. Значит, у него же есть полное понимание того, что он глава государства и системы, и тут непорядок.

А под Харьковом этот непорядок стал слишком большим, и тогда было сказано, что всё-таки рискнем создать параллельную систему. Вот Министерство обороны, а вот здесь будет создана параллельная система, и будет она называться «Вагнер». И в эту систему впарили примерно $5 миллиардов, сумасшедшие деньги. Ей отдали тяжелое оружие, ее полностью снарядили и вооружили. А они всё время плачутся, что им не хватает снарядов. Не буду обсуждать детали. Я помню, как плакался Стрелков, и я был полностью в теме. Подвалы Славянска, определенных его учебных заведений, были забиты техникой, тяжелая техника стояла во дворах. Они же трясли какими-то деревянными автоматами и орали: «У нас ничего нет, нам Путин не дает оружие!» А теперь — «нам Шойгу не дает снарядов». Это очень знакомый почерк. Красиво жить не запретишь. На любой войне любые войска могут сказать — дайте нам столько снарядов, чтобы не «всего лишь час дают на артобстрел», как у Высоцкого, а подряд 24 часа утюжим, а потом заходим свободной танцующей походкой на пепел, оставшийся от противника.

Конечно, кому не хочется так жить?! Но никогда не бывает столько снарядов. Определенные близкие к «Вагнеру» люди, отвечавшие за снабжение, до 80% отдавали этому «Вагнеру» — всё равно мало. Почему? Потому что была амбиция на превращение этой параллельной системы в новую систему. Вчитайтесь внимательно в то, что хотел получить Пригожин: он хотел получить гвардию на 50–100 тысяч человек, управляемую только президентом, финансируемую только президентом и находящуюся в распоряжении президента.

Но главная-то проблема подобных параллельных систем на протяжении всей истории России — лояльность. Коржаков хотел сделать параллельную систему при Ельцине, Лебедя выдвигали на роль параллельной системы. Много было желающих. Но параллельные системы удачно — относительно удачно — работали только при Петре, а на протяжении всей остальной истории России выглядели как-то сомнительно.

А самое главное — вот здесь между альтернативной военной системой и Министерством обороны, то есть частью общей системы, существует барьер тканевой несовместимости (Рис. 3).

Не перебирайте отдельных людей: Шойгу больше, Шойгу меньше… Герасимовым больше, Герасимовым меньше… Тут тканевый барьер несовместимости. Вы посмотрите на него и на то, что такое высокий представитель системы, не высочайший, а высокий. Это люди, двигающиеся иначе, говорящие иначе. Пригожин говорит живым голосом на языке, достаточно понятном простому человеку. Как говорит представитель системы, вы видите каждый день! Все видят, как работает информационная система, все видят, как работает экономическая система, все видят, как работает военная система — все это видят. Система опомнилась отчасти, чуть-чуть ее Путин приструнил, после чего не возникало того панического ощущения, которое было в момент Харькова. Там что-то как-то утряслось, ни шатко, ни валко, туда-сюда, бэ-мэ… Вот здесь отношения стали абсолютно антагонистическими (Рис. 3).

«Суть времени» организовала Поклонную гору вместе с другими людьми. Я начал после этого вопить как резаный, что никого, кроме меня, нет, а все остальные — дерьмо? Нет, я не сумасшедший. «Театр на досках» — государственный театр. Я визжу каждый день о том, что это единственный театр в стране, что все деньги надо отдать ему, а Министерство культуры — это дегенераты? Я не сумасшедший. Так себя вообще ведут? Если у субъекта по имени Пригожин были какие-то цели, то он должен был облизывать систему, должен был всё ей отдавать, ходить на полусогнутых и так далее, тогда, может быть, итоги были бы такие же, как в Галльскую войну у Цезаря. Но он не Цезарь.

Возник этот конфликт, в результате которого система в ее военном сегменте в очередной раз съела это несистемное образование, эту параллель.

А я же показывал, что это всё штука рыхлая (Рис. 4). Сверху находится Пригожин, и он как бы управляет «Вагнером». Он им управляет, когда всё хорошо, и то дозировано. Он болтает, бабки привозит и интригует. А как только это всё рушится, управляет уже каста. Там совершенно другие связи. Система рыхлая, внизу просто зеки, кто ими управляет? Пока кувалда действует, управляет она. Потом вместо кувалды управляет малява или что там еще.

Система смогла избавиться от главного, — того, что ей на тот момент угрожало, — от перехода к поддержке альтернативы. При Ельцине система перебегала к альтернативе. Ельцин становился параллельной системой, которая стремилась съесть советскую, и система перебегала. Сейчас система никуда не перебегает, она пока просто бездействует, а потом говорит: «Как же я офигительно лояльна. Ваше императорское величество, вы же видите — папки, полномочия давайте! Вы понимаете, с кем вы?»

Этот Пригожин… Раскольников говорил: «Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку!»

На тот момент Пригожил убил не себя, он себя спас. Он скомпрометировал еще и еще раз самый крупный элемент параллельной системности — он скомпрометировал его нелояльностью. Параллельные системы не могут быть нелояльными, они должны быть лояльнее основных, или они не делаются.

У нас нет независимых от государства экономических суперсубъектов. Если экономический суперсубъект еще сделает себе не охранную структуру, а параллельную систему, то вся основная система будет следить только за ним, — и правильно делать!

А теперь главное. Вот эта система, она не разваливается, но она же треснула. А вы представляете себе, чем чревата банальная вещь — распад этой системы, ее разложение, ее прогрессирующая дисфункция? Она же потянет за собой всё. И, кроме того, поскольку этот распад может быть только следствием того, что она не справляется с растущими нагрузками, значит, что она будет делать? Она будет избавляться от источника растущих нагрузок. Рассказать, как он называется? Он называется Путин.

Ей эти растущие нагрузки не нужны, они ей органически противны, она в мобилизованности жить не может. Она научилась воровать деньги из Китая, а не из Германии, но ведь дальше нужно что-то другое. Она видит, что нагрузка нарастает. Она вот за этот уровень перейти не хочет, она будет избавляться от нагрузки, это ее органическое свойство, и она уже трещит. Она не проявляет конфронтации, как в эпоху Гусинского, она проявляет вялость, растущую вялость, фактическую дисфункцию, которая будет нарастать.

Параллелей нет, она освободилась. Она осуществила две цели, я не говорю о каких-нибудь высших чиновниках, которые могут быть суперлояльны. Система осуществила две цели: она ослабила Путина и уничтожила альтернативу, усилив себя. Но она же параллельно с этим трещит. Она пока функционирует, и мы должны молиться, чтобы она функционировала дольше, иначе абзац. Но что будет в момент, когда она перейдет эту красную линию? От чего избавится система? Она избавится только от Путина или от государства и от народа? Если ее главная задача — усиливать зависимость от Запада, то почему бы не сделать это, еще удвоившись и не разделив государство на десять частей?

Я попытался на какой-то методологической основе что-то описать по поводу Пригожина, потому что бесконечная болтовня просто так — это свойство нашей нынешней информационной среды. Мы переживаем трагические, катастрофические моменты, для адекватного описания которых и мобилизации нужен совсем другой язык, другое слово. Но мы имеем то, что имеем.

И наконец. Я много раз рассказывал о Пригожине, и каждый раз люди спрашивают так, как будто они то ли офицеры Генерального штаба, то ли какие-нибудь западные аналитики. А они — московские инженеры. Послушайте, это по вашу душу! Шел процесс, а теперь пригожинское явление повернуло процесс вот сюда (Рис.5). Вы же здесь плывете, вы все! Вам самим не интересно, куда он повернул и как сообразно этому повороту действовать? Или вы будете плыть в этом потоке, даже если впереди водопад?

У вас есть свое мелкое — ваши дети, ответственность за которых на вас, вы сами, и у вас есть большое — ваша страна, внутри которой вы существуете, если не собираетесь бежать. Ответственность за это требует хотя бы понимания, что куда сдвинулось, и реагирования не на уровне зрителя спектакля, а на уровне ответственного гражданина, который хотя бы свою судьбу в состоянии привести в некое соответствие с происходящим. Я обсуждал Пригожина только ради этого. В следующих передачах обсудим нечто столь же существенное.