Андрес Пикерас — профессор социологии в Университете им. Жауме I в городе Кастельон-де-ла-Плана (автономном сообществе Валенсия, Испания). В настоящее время является членом Международной кризисной обсерватории. Автор многочисленных публикаций о построении идентичности и субъектов в поздне-капиталистических обществах. Среди его трудов можно выделить книгу «Реформизм: между деспотизмом и революцией».
Пикерас ответил на вопросы ИА Красная Весна по случаю 150-летия Ленина.
ИА Красная Весна: Имеет ли фигура В. И. Ленина какое-то значение для Вас лично?
— Ленин в первой половине XX века был очень символичной фигурой для западноевропейских стран, которая смогла объединить значительную часть политического и общественного движения. Он был великим символом для большей части общества.
Но всё это, как вы уже наверное знаете, существенно меняется после неолиберального контрнаступления, которое было не чем иным, как перегруппировкой глобального капитала. Это наступление было ознаменовано сильной идеологической атакой, вплоть до достижения идейно-политического поражения левых сил в большей части мира и особенно в Западной Европе. Там начался процесс дискредитации и дальнейшего отказа левых от всего того, чем являлся советский революционный процесс. Это с одной стороны, а с другой — история предавалась забытью, вплоть до полного торжества невежества, незнания молодежью главных фигур этого процесса, в том числе и самого Ленина.
Советская революция изменила мир, и это не является формальным высказыванием. Всё было именно так. В мировой истории есть два периода: до и после Советской революции. После нее в Западной Европе развивалось социальное государство, которое взяло на себя процесс перераспределения богатств в форме социальных услуг.
«Реформистский вариант» капитализма возникает в тот момент, когда ему приходится ограничить себя и смутировать так, чтобы разработать вариант, который хоть и в минимальной форме, но гарантирует перераспределение богатств и открытость в социальной сфере. И это в то же время мотивирует появление «демократического» пространства, которое, как ни парадоксально, стало возможным в капиталистических странах именно благодаря существованию данного свойства в Советском Союзе.
В межвоенный период и до конца Второй мировой войны фигура Сталина была тоже очень уважаемой, и даже высокопоставленные чины союзных государств хвалили его за стратегические способности, политическое видение и способность своевременнно отреагировать на нацистскую угрозу. Однако сразу после окончания войны Соединенные Штаты решили, что необходимо изобрести «советского врага». И тогда первое, что нужно было сделать, это критиковать фигуру Сталина, а затем начать полностью оклеветывать весь революционный процесс. Но парадокс в том, что именно благодаря революционному процессу в СССР Европа нашла «демократический» путь для капитализма.
Слово «демократический» можно смело брать в кавычки, потому что капиталистическая демократия — это демократия движения товаров: физических, биологических и политических, но она никогда не сможет иметь демократию в сфере производства. Потому что диктатура нормы прибыли и частное присвоение средств производства препятствуют любой демократии в этой сфере.
«Реформистский вариант» капитализма неизбежно сопровождается ускорением экономики потребления, основанной на цикле: производство — потребление — производство — потребление, что и позволяет ей чрезвычайно повысить жизненный уровень населения, а следовательно, и определенную демократическую «терпимость» по отношению к все большему числу аспектов в отношениях с гражданами.
За 20–30 лет после войны капитал сумел интегрировать рабочую силу в свой собственный проект, потому что СССР был зеркалом, в которое все страны смотрели на себя и верили, что другой мир возможен. Спустя 30 лет, в 70–80-х годах, эта система начинает разрушаться, норма прибыли начинает замедляться, капитал больше не может распределять дивиденды, и система входит в кризис.
Но в то время, когда капиталистическая система достигает своего наивысшего уровня «демократичности», интеллигенция, со своей колокольни сорок лет спустя, начинает судить других за «отсутствие демократии». В то время как капитализм все предыдущие годы был вовсе не демократическим, пока он не разработал свой реформистский вариант. Кроме того, он разработал свой фашистский вариант, который и преобладал в большей части Европы в ХХ веке. Интеллектуалы тут же начинают обвинять других: Советский Союз, Китай, а затем и Кубу, то есть всех, кто искал свой собственный путь построения общества, в неисполнении демократических канонов, которые капитализм смог развить именно благодаря этим революциям. Конечно, это исторический парадокс.
Это дошло до крайности после распада СССР, и с тех пор значительная часть европейской левой интеллигенции и авангард политических, профсоюзных и общественных организаций отвернулись от революционных процессов, пытавшихся противостоять капитализму, потому что они начали считать их «деформированными» или «чудовищными», то есть «революциями, которые поглотили сами себя, не отвечая демократическим критериям» и т. д. Все эти идеи были связаны с новыми концепциями «демократии», которые были созданы и излучались центрами идеологического формирования неолиберальной контрреволюции и были более или менее некритично восприняты значительной частью этих левых, включая академическую интеллигенцию.
Наиболее значимой для меня с юных лет была книга Ленина «Государство и революция», в которой до сих пор есть много актуальных элементов. Для меня значение Ленина заключается в том, что он сделал большой качественный скачок. Из добровольных и импровизированных революционных групп, оторванных от масс, участие в которых стоило жизни многим русским революционерам, в том числе и его брату Александру Ульянову, Ленин сделал скачок к методически подготовленной массовой революционной организации, сказав, что это будет партия профессиональных революционеров, централизованная и дисциплинированная и в то же время опирающаяся на демократические организации советов, народных собраний. Это, как я уже сказал, было огромным качественным скачком.
Чтобы адекватно оценить это, мы должны учитывать, что марксизм является метанаучным методом, который размышляет о самой науке и о том, где она находится по отношению к историческому контексту, в котором она развивается. Поэтому он всегда имеет политическую проекцию. Важно не только то, что известно, но и приверженность тому, что, как известно, трансформирует то, что известно.
Ленин сделал конкретное применение этой радикальной формулы. Радикальной от слова «корень», потому что она зрит в корень вещей. Ленин думал, что в то время ситуацию в России нельзя было преодолеть иначе как революционным путем. Сегодня некоторые пытаются довести события тех лет до крайности, чтобы сказать, что если вы являетесь ленинцем, то вы думаете только о стрельбе, о том, чтобы выйти на улицу и получить танки и тому подобное.
Используя метод Ленина, вы должны оценить исторические условия, в которых вы находитесь, чтобы узнать, каковы наилучшие возможности для создания массовой организации, способной набрать достаточно сил, чтобы противостоять тем чудовищным силам, которые стоят перед нами. И это в каждом контексте, в каждой исторической ситуации имеет иные условия. Быть ленинцем — это значит именно не повторять Ленина, а действовать соответствующим образом в каждом историческом контексте. То же самое, что быть марксистом, не значит постоянно анализировать исторические условия, которые анализировал Маркс.
И, по-моему мнению, именно это является главной заслугой Ленина, уметь читать исторические условия своего времени, используя тот метод, который разработал Маркс. Именно поэтому фигура Ленина колоссальна. И сегодня вновь с меньшим бременем грязной идеологии можно говорить о фигуре Ленина именно потому, что времена снова меняются, потому что вся идеологическая, экономическая и политическая контрреформа неолиберализма рушится у нас на глазах.
Люди начинают видеть то, что скрывалось за такой «красивой одеждой», которую носил неолиберализм, что это является не чем иным, как гнилью, за которую платить собою придется населению. Это с особой силой проявилось в последние годы, особенно с 2008 года, но что мы фактически волочем из 70-х годов ХХ века. Мы наблюдаем уже 40 лет контрреформ и роста неолиберализма, которые мы все оплатили разрушением здравоохранения и разрушением общества в целом и разрушением природы.
Это абсолютная противоположность тому, что построили Советский Союз и социалистические государства. Те страны, где все еще сохраняется минимальное наследство социалистического строительства, сегодня гораздо более эффективно могут бороться с эпидемией COVID-19 и даже могут помогать тем странам, которые думали, что они такие развитые.
Теперь капитализм, вероятно, находится в своей завершающей фазе. Но пребывание в терминальной фазе не означает, что это закончится прямо сейчас. Сейчас происходит то, что капитализм уже больше не будет в состоянии развивать производительные силы таким способом, который одновременно может позволить и социальное развитие. Чем дольше продлится агония, тем больше будет трудностей, страданий и смертей. И если в некоторых местах это будет происходить посредством деспотизма, то в других странах оно может приобретать вид формальной демократии. Но сегодня «демократия» все больше лишается своего содержания. Остаются только те формы демократии, которые совместимы с рынком. Это единственное, что осталось от демократии, ее функциональная оболочка для рынка.
Если в это время не будут приняты решительные меры государственного вмешательства и не начнется создание государственной экономики, то все страны, которые упустят время, будут выброшены на обочину истории. Другой альтернативы нет. Кризисы капитализма исторически продемонстрировали, что, кроме развязывания войн, единственным альтернативным выходом было взятие государством ответственности на себя с массовым вмешательством в определенные направления экономики, чтобы позволить некоторым частным секторам быстро развиваться, как это сделали США в межвоенный период, введя кейнсианство.
Так что в этом смысле я бы очень хотел сказать России, что нет другого пути, кроме как вернуться к государственному капитализму, все более сильному и с национализированной экономикой, если она хочет иметь место в истории. Российская экономика не настолько сильна, чтобы смочь противостоять той ужасной воронке, которую уже порождает крах капитализма и которая разрушит всё, что не будет достаточно сильным и независимым.