Выступление Сергея Кургиняна на XVII конгрессе «Здоровье — основа человеческого потенциала: проблемы и пути их решения» 23 ноября 2022 года

На протяжении тридцати с лишним лет мы создаем определенное общество, ориентируясь на какие-то определенные идеи, которые вызывают у меня с годами всё большее изумление. Но ведь никто же не снимает их с повестки дня?

Президент Ельцин в свойственном ему очень энергичном стиле говорил, что «пока всё у нас плохо, но когда заработают дремлющие силы рынка!..» Я прямо представлял этаких великанов, которые вдруг заработают, и сразу всё изменится, мы спасемся.

При этом не было ни одного специалиста, который считал бы, что рынок может осуществлять, например, структурную модернизацию. Что рынок вообще самодостаточен.

Гавриил Харитонович Попов — один из тогдашних интеллектуалов, влиявших на умы нашей интеллигенции, изобрел такое словосочетание «командно-административная система». Дескать, это плохо, когда система командно-административная, она обязательно приведет в тупик, а вот когда рыночная — это хорошо.

Хочу сказать, что центральная нервная система — командно-административная. Если я захотел, чтобы мой палец согнулся, и он сгибается, это есть командно-административная операция центральной нервной системы. А какие-то процессы вегетативные — действительно, я не йог и не могу ими управлять с помощью разума. Поэтому они управляются спонтанно. Огромная часть жизни действительно должна осуществляться на основе вегетативной системы, имеющей свои права. А иногда, когда разум сильно дурит, так она его отключает и сама работает — мы тоже об этом знаем. Но ведь они как-то сосуществуют.

Что значит вообще предать хуле командно-административную систему? Это значит избавить всю централизацию и все волевые, телеологические и прочие импульсы от необходимости брать на себя ответственность за происходящее. Они элиминируются, их уже нет. А что это за странное общество, в котором их нет? А что, в американском обществе или в каком-то другом их нет?

Дальше я хотел бы процитировать знаменательное высказывание господина Чубайса. Когда-то на телепередаче я обратил на эту фразу внимание, и он потом предпринял большие усилия для того, чтобы она отовсюду пропала. Но поскольку журнал «Форбс» не до конца подчиняется Анатолию Борисовичу, а он говорил именно там, то в «Форбсе» всё осталось. Что напишешь в «Форбсе» — не вырубишь топором. Так вот, он там сказал: «Когда я смотрел на научно-техническую и вообще на продвинутую нашу интеллигенцию, которая нас так поддерживала, я думал: «Боже мой, а нам ведь придется вас уничтожить. Во имя того, чтобы были новые общественные отношения, капитализм, рынок и всё прочее. Вы нам не нужны, а вы нас так поддерживаете, как же вас жалко». Цитирую не дословно, близко к тексту.

Но ведь это же произошло? Сколько наиболее современных и продвинутых научно-технических средств было уничтожено в ходе последнего тридцатилетия? И какая еще страна мира при создании нового общественного уклада уничтожала свои наиболее продвинутые производительные силы?

Мы вступили на какой-то странный путь, характеризовавшийся несколькими константами, имевшими характер слепой веры. «Верую, ибо абсурдно».

Одна из этих констант заключалась в том, что пока мы коммунистическая страна — у нас есть враги, которые ненавидят нашу идеологию, и справедливо, а вот как только мы станем как все — нас перестанут ненавидеть, все будут нас любить.

Я изначально говорил, что чем более Россия будет похожа на всех, тем больше ее будут ненавидеть. Парадоксально, но… мы же видим, что это так. Получен опыт тридцати лет — разве не видно, что отношения эпохи Брежнева — Никсона и отношения сейчас строятся по-разному? Я не помню, чтобы термин «сатанизм» — я его считаю справедливым, кстати, — когда-нибудь применялся в советскую эпоху. Я не помню, чтобы на каком-нибудь съезде партии показывались траектории, по которым наши стратегические ракеты будут лететь на территорию Соединенных Штатов. Это показано сейчас.

Значит, самой большой ошибкой, которую надо признать, было то, что кто-то считал, что если мы станем как все, то нам дадут место в мире, которое мы заслуживаем, а мы скромно его возьмем и будем жить благополучно.

России нет места в пределах такого мира. В пределах такого представления о России она будет уничтожена. Когда я выступал на достаточно крупных международных конгрессах, то в кулуарах мне говорили: «А как с русскими обсуждать стратегию? Стратегия — это на тридцать лет, а их через тридцать лет не будет».

Это отнюдь не только Бжезинский говорил, это говорили и гораздо более крупные люди. Мы не сможем жить как нормальная страна, которую все любят и все ей дают ровно то место, которое она заслуживает! Мы можем жить, только демонстрируя свою волю к жизни. Но она же была снята. Было сказано, что она есть идеологическая патология.

Что из этого вытекало? Из этого вытекало то, что построили определенное общество, которое назвали — я не буду даже оспаривать — «благополучным». Внутри этого общества различные подсистемы получили различное место. И, в частности, армия оказалась в самом низу.

А почему она оказалась внизу? А потому что считалось, что нам никто не угрожает. Или нам угрожают террористы и какие-нибудь еще не очень крупные силы, а всё остальное нормально. И мы не будем всё производить сами. То, что потребно миру, будем производить в увеличенных количествах, продавать, а всё остальное — покупать. Я не открою большой тайны, если скажу, в самых наших эффективных ракетах нет отечественных плат. Там японские и американские платы. И я с радостью услышал от президента, что с «Сарматами» всё не так.

Надеюсь, что их достаточно. А если нет? А чей «гениальный» мозг уничтожил производство шарикоподшипников в России? Спасибо Белоруссии, что там их производят и потому всё нормально.

Но ведь было сказано: «А зачем? Это же какие-то сумасшедшие идиоты делали эту автаркию, централизованное управление и всё прочее, это были странные люди, которые сделали странное государственное устройство, а теперь мы будем делать его нормальным». Ну и как? И что будет с этой нормальностью теперь?

Мы говорим сейчас, что можем быстро всё восстановить. Мы быстро можем восстановить инженерный корпус страны? А кто его будет восстанавливать? Наша педагогика готова к этому восстановлению?

Один из успешнейших, крупнейших производителей военной продукции в современной России говорил моему близкому знакомому в частной беседе: «Вот меня руководитель спрашивает, сколько нужно денег, чтобы сделать такое-то изделие. А мне не деньги нужны — мне для этого надо воскресить 200 людей, а я не умею этого делать». Почему он это говорил? Потому что среди той молодежи, которая приходит на его завод, он не может найти адекватной замены. Потеряна эстафета.

У Маркса есть такой термин — «духовное производство». Никто не хочет его вспоминать, а там говорилось о том, что самая главная производительная сила — человек, и он результат духовного производства. Так у меня возникает вопрос: наше современное духовное производство какого человека производит? Еще недавно звучало с высоких трибун, что мы должны производить квалифицированного потребителя. Мы сейчас тоже его должны производить или нет? Кто-нибудь отменил этот приоритет или не отменил? Его отменили риторически или отменили всерьез? Кого мы производим? И с помощью чего?

Но ведь было сказано, что мы все технократы. Технократы — это синоним безыдейности, правильно? И, дескать, куда мы повернем наш прекрасный технократический аппарат, туда он и поедет. Завтра скажем Чубайсу — и он будет бороться с американским империализмом, а сегодня делает что-то другое. Ну и что получилось? Что такое опыт Сколково? Что такое опыт «Роснано»?

Почему уничтожали высокотехнологические производительные силы — я хорошо знаю. И я прекрасно помню, что происходило с ликвидацией нашей электронной промышленности. Когда сказали, что «она отстала forever», это была неправда. Была программа «Эльбрус» и так далее. Но было сказано, что это не нужно, и всё было ликвидировано.

Я могу перечислять бесконечно градообразующие предприятия, в которых были квалифицированные кадры, производившие эту самую электронику, и которые уничтожали по щелчку — раз и всё. После этого население спивалось, женщины ездили с сумками в Китай завозить товары, электроника исчезала. И где оно теперь?

Сейчас заявлена новая программа Intel на €80 млрд. Только новая программа. Но ведь Intel не исчерпывает всю электронику Запада. Запад кооперируется. Есть вещи, которые производят в Нидерландах, а есть, которые на Тайване, и которые входят в единый комплекс современной электроники.

Сколько мы должны вложить в электронику для того, чтобы стать самостоятельными? Не меньше $800 млрд. И быстро! Но это же только инфраструктура, а люди? Мы давно производим людей с мотивацией «рыба ищет где глубже, человек — где лучше». Кто был главным героем этого процесса? Сын богатых родителей, который обучается в Оксфорде или Гарварде. Этот герой и сейчас остался?

Я никогда не брался утверждать, в отличие от того, что мне пытались приписать, что не нужно вакцинироваться, у меня не было этой идеи. Я только настаивал, чтобы все ученые высказались. Никто ведь академика Зверева не отменил как ученого, никто его не выгнал из института. Он имеет право высказать свою позицию на телевидении наряду с другими. Иначе кто определяет масштаб беды, источник беды, ее содержание и способы борьбы? Кто это определяет? Конечно, это надо определять.

Нет ничего опаснее, как я считаю, теории заговора. Когда всё приписывается каким-нибудь злым силам. Но это же не значит, что заговоров нет. А также никто не говорит, что нет биологического оружия. Оно есть.

И если западный мир хочет нас уничтожить, но не хочет использовать для этого стратегическое ядерное оружие, — а пока он всё-таки опасается ответа, еще не уверен, что настолько опередил нас, что может избежать этого — так почему не может быть разработано и применено биологическое оружие, которое американцы взяли когда-то у японцев, соответствующим способом развивали и на которое работает 10–12 крупнейших центров с общим бюджетом гораздо большим, чем вся наша медицина? Сколько биологических центров было открыто только на Украине? Что там происходит? Сколько сейчас людей уже не стесняются говорить, что ковид — это искусственная модель?

Что говорили академики, которые сейчас уже выворачиваются из позиции, которую они занимали перед этим? Они говорили: «А поди разбери… Сейчас такое дело, что искусственное или естественное — разобрать нельзя, пусть они сами покаются». Кто-то из здесь сидящих считает, что действительно нельзя разобрать, чем оружие отличается от естественного вируса?

Кто-то не знает, что там существуют группы внутри вируса, которые естественным путем возникнуть не могут? Почему люди, которые имеют мировые заслуги в проблематике изучения вируса, генома и так далее, почему ученые и нобелевские лауреаты оказались изгнаны из процесса дискуссии? Как научное сообщество отменило императив дискуссии с себе подобными? Когда кого-то просто отправили в сумасшедший дом, а других травили, как Люка Монтанье. А что произошло? What’s happened?

Теперь я от научной проблемы хотел бы перейти к проблеме политической. Наши средства массовой информации обсуждали проблему вакцинации очень странным способом. Они обсуждали ее надрывно, истерически и с элементами очевидной оскорбительности по отношению к тем, кто не согласен вакцинироваться. У меня возникает только один вопрос: скажите мне, пожалуйста, присутствующие, — мы навсегда разрываем отношения с этой «антиваксерской» группой? Мы уже никогда больше их не будем восстанавливать? И на выборах тоже? А мы не понимаем, что каждый раз, когда требования вакцинации переходят допустимую черту категоричности, становятся навязыванием, — эффект обратный? А мы не знаем или мы забыли слова великих классиков, что «строгость российских законов компенсируется необязательностью их выполнения»? А мы не понимаем, кому реально в результате этой истерической кампании было передано доверие?

Оно было передано местному священнику, местным мелким врачам и медсестрам — больше не верили уже никому. Этого же надо было добиться! Почему, если даже вы убеждены, что вакцинация необходима, нельзя было агитировать в десять раз мягче? Уверяю вас, еще бы пятнадцать-двадцать процентов отвакцинировались по своей воле.

А кто-нибудь знает, сколько всё же отвакцинировалось? Или кто-нибудь знает, сколько было липовых справок? Кто-нибудь знает, сколько людей всеми путями этого избегали? Все забыли, что в России самая главная поговорка — «закон, что телеграфный столб: перепрыгнуть нельзя, обойти можно»? Но это же реально так.

Теперь — эта группа населения как раз и не побежала из страны. Мы же все понимаем, что от вакцинации в существенной степени отказывалась провинциальная, традиционалистски настроенная группа населения, правда? Она — опорная для президента Путина. Она — опорная для всей существующей системы власти. Она — опорная для каждых следующих голосований, и она — опорная для войны. Потому что эти русские парни идут воевать!

Так зачем нужно было эту группу оскорблять своими оценками: «идиоты, дегенераты, быдло»? Зачем это нужно было? Они что, вообще сошли с ума? Например, Маргарита Симоньян, которая требовала, чтобы всех посадили. Это что?!

У меня возникает еще один вопрос. Когда мы всё переводим в царство количества — вот цифра, она же количественна, — то оценивается только она. Но я, например, могу спросить: сколько стоит доверие? Мир без доверия возможен? Мы, когда садимся в самолет, доверяем, что он не упадет. Так сколько стоит доверие?

Для министерства финансов оно нисколько не стоит. А я считаю, что пенсионная реформа подорвала доверие, причем глупо. Зачем?!

Минфин оценивает, что при повышении пенсионного возраста столько-то будет сэкономлено денег. А Минфин оценивает, сколько стоят бабушки в России? Нет — это же не по его части! Сколько стоит бесплатный труд бабушек, которых надо заменить квалифицированными нянями? И будет ли русский народ доверять этим няням так, как он доверяет бабушкам? И где мы их возьмем?

Дальше возникает вопрос о демографии. Говорится: всё в демографии определяет количество, материнский капитал. Мы изымем деньги из одного кармана, переложим в другой карман и отдадим. Да уже это делали с монетизацией. Вы не помните, как страну потом деньгами заливали с этой монетизацией?

Это Россия. Пока есть русские, не будет царства количества, а если будет царство количества, не будет русского. Ну не может он так, он иначе устроен. Это совершенно другой менталитет.

И Запад яростно ненавидит этот менталитет — почему? Потому что ненавидят всё отчасти свое. Китайцев так не ненавидят. Африканцев так не ненавидят. Индейцев так не ненавидят. Русских — ненавидят.

Ненавидят, поскольку это христианский народ… Христианский, но — другой! С совершенно другими базовыми формулами, с другими социокультурными кодами.

Для русского очевидно, что в имманентном есть трансцендентное. Пока есть русский язык, это будет так. «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово». Русский смотрит на березовую рощу и видит, что она пронизана светом. Этот свет и есть трансцендентное, Бог, благодать. А эта роща — имманентное — природа. «Не то, что мните вы, природа, — пишет Тютчев, — не слепок, не бездушный лик».

Это предмет огромной ненависти. Именно понимание того, что русские представляют собой альтернативный народ, исторический. Что русские всегда находились в истории и всегда были в ней иначе, чем Запад. Вот этот поезд истории на запасном пути ненавидят. Тезис о восхождении человека ненавидят. Отсутствие царства количества ненавидят. Что же мы делаем, когда мы пытаемся туда, в этот Запад, залезть?

Медики, вы же знаете, что происходит сейчас под все слова о недопустимости сатанизма. Функционируют центры, в которые приходят молодые девчонки после депрессии, а им говорят: «вы травмированы тем, что идентифицируете себя с другим гендером, вам нужна операция по смене пола».

Справка выписывается на раз. Этих центров много. Девчонка сходит с ума, начинает себе резать грудь, принимать гормоны и делать всё остальное. Потом это на всю жизнь, это же нельзя сделать здоровым образом. Это к психическому нездоровью и смерти ведет.

Сколько таких центров в стране? Почему они не закрыты? Что будет происходить с новым Международным классификатором болезней МКБ-11? Мы им хотим руководствоваться? А это философский вопрос: мы идем тем же путем, что весь мир, или другим путем? Если мы в тренде, то этот тренд уже означен — конец человека, конец истории, конец проекта «гуманизм» — всё названо! Это мир постмодернизма, мир борьбы с логоцентризмом. Это определенный мир. Он себя навязывает. Либо мы говорим, что у нас другой путь — тогда какой?

А что с медициной? Тут я слышал опять про медицину Семашко. Так оптимизация или медицина Семашко? Мы еще можем восстановить медицину Семашко?

Я не говорю, что не надо бороться с вирусом. Я говорю о том, что, конечно, есть естественные заболевания, с ними надо бороться именно как с естественными, порожденными средой. Но оружие же тоже есть!

Возможно, нам понадобятся в ближайшее время, через десять лет, примерно тысяча центров высшей степени защиты, в которых можно будет прятать население. Возможно, Роспотребнадзор надо превратить отчасти в биологические войска и расширить до миллиона человек. Кто сказал, что это не будет так? По крайней мере, все данные, которые мы получаем о биологическом оружии с Украины, говорят об этом.

Дальше — генетическое оружие. Мы рассматриваем генетическую коррекцию как совершенно безобидную? Конечно, если тяжелое генетическое заболевание — то что делать, приходится. Но это же сразу распространяется на всё.

Наука будет что-то диктовать? Какая наука, гуманистическая или антигуманистическая? «Все прогрессы реакционны, если рушится человек».

Теперь об армии. Говорилось, что она идеальная. С какого вдруг, извините, бодуна? Если туда шли люди, которые не могли попасть в бизнесмены, бандиты, бюрократы или куда-нибудь еще, куда стало модно. И уже там, внутри, происходил негативный отбор. Их же должно было быть немного. Мы что, не читаем материалы о делах против высоких военных чиновников, которые заменяли наши хорошие рации на рации с плохой китайской начинкой? Мы не понимаем, что происходит с качеством артиллерии и с остальным? Можно десять раз говорить, что виноват такой министр, другой министр…

Вопрос не в этом. Эту армию, если мы хотим выжить в ближайшие пятьдесят лет, надо с нижней позиции переставить на верхнюю. А это так просто сделать? Ведь на верхней что-то уже есть, оно же будет сопротивляться! На заседаниях Совета безопасности в свое время консультанты Сердюкова говорили, что у нас никогда не будет крупной конвенциональной войны. Дескать, будет либо сразу ядерная, либо малые операции типа антитеррористических. У нас под это армию строили! У нас мобилизацию под это сворачивали! На словах под это, а на деле же под то, чтобы на хороших участках земли коттеджные поселки построить. Почему нет? Оптимизация!

Мы создали то, что мы создали. Мы деидеологизировали общество, идеологически разоружились. На Украине есть миллион мерзавцев, ненавидящих Россию больше, чем в гитлеровских СС. Это не весь украинский народ, это один миллион, но он когерентен — грекокатолики, западенцы, кто-то еще… Этот миллион на выборах не победит, нацистов не изберут. Но его было достаточно, чтобы, когда американцы дали на это карт-бланш, нацисты вот так за горло взяли народ, вот так! Это идеологизированные люди, они сидят во всех школах, детских садах, они поворачивали в антирусскую сторону прямо с 1991 года.

Уже тридцать лет — тридцать лет! — учат только одному: антирусскости! А последние восемь-девять лет просто исступленно учат этому. Значит, идеологический актив есть, он мобилизовал население на войну: надо — два миллиона будет, надо — три. Артиллерия — западная (эти HIMARS — очень хорошие изделия), космическая связь и разведка — тоже американские.

Мы послали против этого экспедиционный корпус в 150 тысяч людей, и я сразу спросил простую вещь: а что такое ограниченный контингент — уже в Афганистане мы слышали про ограниченный контингент, чем это кончилось, знаем — он чем ограничен? А я вам отвечаю, чем он ограничен. Он ограничен тем, чтобы всё остальное население не почувствовало военного поворота. Мол, вы живите своей потребительской жизнью, а там будут воевать профессионалы. Эта концепция кончилась с первой мобилизацией.

Теперь говорят: обсуждать ничего не надо. Это как? Мобилизовали триста тысяч людей. Каждый из них имеет родственников, знакомых, сослуживцев. Мы живем в эпоху соцсетей. Ну вы же понимаете, что слушать то, что пойдет оттуда, будут 30–40 миллионов. Если мы не возьмем инициативу, называя все вещи своими именами, критикуя как угодно и интерпретируя произошедшее в пользу нашего государства, то это будет интерпретировано против него. Мы проиграем информационную войну. Мы опять наступим на те же грабли, на которые, с моей точки зрения, мы наступили во время вакцинации.

Я снова подчеркиваю, что ни тогда, ни сейчас я не говорю «не надо вакцинировать» — это вообще не моя профессия. Я кричал: академиков, ученых, докторов наук соберите и обсудите происходящее свободно — что надо или не надо делать, и почему!

Далее. Вот все говорят — Клаус Шваб, «инклюзивный капитализм»… Но есть такой Ларри Финк (Лоуренс Дуглас Финк). Он руководит инвестиционным фондом BlackRock. Какая капитализация у BlackRock? Уже на триллионы пошли считать. А есть второй фонд — Vanguard. Что такое инвестиционный фонд? Это значит — надо быстро купить какие-то производительные силы по дешевке, а потом организовать процесс, который поднимет их стоимость в несколько раз.

Так почему невозможна ситуация, когда скупается вся эта фарма, которая сколько стоит? 100 миллиардов — ничто для Ларри Финка. Она скупается, дальше ее капитализация повышается в десять раз, и ее сбрасывают, когда надо.

Что тут такого безумного, с точки зрения рынка?

Что, не было ясно, что на этом самом ковиде убрали Трампа? А сколько стоит убрать Трампа? Для американской машины это стоит триллиона четыре.

Дальше возникает вопрос — разве не демонизировали на этом Китай? Тоже демонизировали. Подите сейчас разделите китайские лаборатории и американские. Да они воедино слились. Значит, возникает вопрос, чего хотят эти Ларри Финки и все прочие? О чем они все говорят на самом деле?

Они говорят о технофеодализме. Они уже не говорят об инклюзивном капитализме. Они говорят о технофеодализме. А что такое технофеодализм, что они имеют в виду?

Они имеют в виду советскую модель градообразующего предприятия, но только с хозяином, который будет держать фактически крепостных рабочих. А что мне говорил один экстатический олигарх, как промокашка впитывавший всё, что слышал в определенных кругах на Западе? Он говорил: «Через 25–30 лет будем платить сроком жизни. Кто хорошо работает — 130–140 лет». Говорят, конспирология, не конспирология… Конспирология — это для тех, кто не ездит на международные конференции.

Значит, что такое дегуманизированная наука? Это абсолютно распоясавшийся зверь. Вдобавок, она же всё время делится на части — химфизика, физхимия… Кто-нибудь сейчас в России мониторит подряд все наши медицинские исследования? Кто мониторит все медицинские исследования мира, даже открытые? Мы движемся к какому-то очень несимпатичному миру, в который почему-то всё время мечтаем быть принятыми.

Мы живем в мире, где будут воевать всеми средствами: информационно, концептуально, психологически, экономически, финансово — будут делать всё! Разве Сорос не осуществлял финансовые операции военного типа?

Значит, для того чтобы готовиться к этому миру, надо просто изменить реальность. Изменить ее по принципу «надо вспомнить всё лучшее, что у нас было»!

Я, человек, который, как мне казалось, точно далек от медицины или физиологии, — я непрерывно читаю труды академика Сперанского. Совершенно не потеряли предельную актуальность труды Ухтомского, Николая Введенского. В этом замечательном городе Ленинграде был Институт экспериментальной медицины…

Реплика из зала: Он и сейчас есть.

Сергей Кургинян: Да, только сейчас всё это пытается вписаться в тренд, понимаете? В тренд. Почему мы теряем себя, точно зная, что нас ненавидят, и что мы другие? Ведь из этого вписывания ничего не получится.

Медицина не может быть миром услуг. Медицина в России или образование, ставшие миром услуг, — это мертвое. Отнюдь не все должны жить при коммунизме, но медики, педагоги и другие профессии, определяющие будущее страны, не должны быть зависимы ни от какой коммерциализации. И кого сегодня еще можно удержать от нее, надо удержать, потому что потом будет поздно, потом понравится.

И в этом смысле, мне кажется, что вопросы о том, что происходит, почему не бомбят мосты, почему отходят, возникают только из-за того, что люди до сих пор верят в блистательность того, что имеется в виде подсистемы под названием «армия», и они думают: «Если она такая блистательная, какого же черта она не работает?» А она не блистательная! Понимаете?

Русские ребята воюют замечательно. Парни-десантники — вот такие вот! Но мы потеряли вообще представление о взаимодействии родов войск, потому что мы не готовились к крупной конвенциональной войне. Это перестало быть приоритетной дисциплиной в Академии Генерального штаба. Со связью очень многое неблагополучно. С артиллерией неблагополучно, с подвозом боеприпасов для артиллерии и с их количеством — это всё надо менять.

Это нельзя изменить мгновенно, но главное — это нельзя изменить, оставив прежний образ жизни. В Москве на билбордах картинка движется так: вот сосиски, вот грудастая баба, дальше герой СВО, потом опять грудастая баба, сосиски… видимо, творцам рекламы кажется, что это нормально. Но русские так не воюют. У нас, когда воюют, воюют до конца все, всем миром.

Объявленная нам война — это война на уничтожение. Смотрите, что произошло. Надо понять масштаб. Референдумы проведены? Проведены. Это введено в Конституцию. За это обе палаты проголосовали. Значит, это нельзя переиграть. Переигрыш означает отмену всей нынешней элиты. Кто придет взамен? Я абсолютно не хочу восхвалять тех, кто есть, но вы понимаете, что придет нечто худшее?

Вопрос стоит только так — сейчас надо выиграть. Нельзя проигрывать. А чтобы не проиграть, нужно полностью изменить армию. Она не виновата, она делает то, что может. Экипировки «Ратник-3» нет в войсках — она существует для выставок и для продажи на Запад? Сколько мы продали на Запад танков Т-90? В сумме? По данным Стокгольмского института войны и мира, — никто эти данные не опровергает, мы участвуем в их формировании до сих пор — почти 2500, если мне не изменяет память. А у нас их сколько на вооружении?

Мы «неудобная страна», мы слишком распластаны, на определенных территориях мало населения. Мы ее любим? Значит, будем жить неудобно, но счастливо. Как только у нас хотят жить удобно, жизнь кончается. Вот она и кончается — потому что поверили, что никто не придет по русскую душу, а все только этого и хотят. Как по материальным соображениям — очень богатая ресурсами страна, так и по военным — нельзя расправиться с Китаем, не уничтожив сначала наши ядерные установки вдоль китайской границы и не поставив свои, так и по метафизическим соображениям, которые важнее всего, потому что западная элита ненавидит нас глубоко, органически, полностью. И не коммунистов или некоммунистов, а русских. И для них все — с любыми фамилиями и окончаниями — это всё Вани, которых всех коллективно и ненавидят.

Поэтому в контексте конференции у меня возникает два вопроса. Судьба медицины как таковой, ее характер и наследие — русское совокупное, советское, досоветское — как актуальный фактор будущего, гуманистичность этой медицины, ее инвестиционный, а не потребительский характер (это не услуга, это инвестиция, нечто стратегическое), и ее готовность к войне. А насколько она низка, мы знаем по госпиталям. Ибо иначе мы бы не собирали бинты и всё прочее, да?

Всё сделано так, чтобы засадить на периферию то, что должно быть в центре. Вместе с людьми. Молодой парень не будет заниматься новой электроникой или новой медициной, если он заранее знает, что «его место у параши» и что в царстве количества он — одна стотысячная загадочного Абрамовича, про которого никто ничего не знает, но который почему-то должен значить в сто тысяч раз больше. Так не будет. Так не живут, по крайней мере так не живут в России.

Многое из того, что сейчас произошло, я поддерживаю. Почему поддерживаю? Да потому что иначе бы и не проснулись. А через 10 лет было бы еще хуже. Поверьте мне, я знаю, что такое провинциальная школа 3–4 класса. Это нехорошо!

Поэтому то, что проснулись, — хорошо. То, что, проснувшись с глубокого бодуна, стали биться во все притолоки, падать на пол и так далее — естественно. А то, что надо вылить на голову холодную воду, потрясти головой, проснуться окончательно и начать действовать — спокойно, без истерик, без паники, без нагнетания негатива, и действовать системно, преобразуя всю реальность, медицину в том числе, — я убежден.

Простите, если сказал что-то не то, но в любом случае это то, во что я верю, чем я живу и что делаю. Спасибо вам за то, что вы меня выслушали.

Сергей Варзин: Сергей Ервандович, подождите, здесь вопрос, законный вопрос.

И на предыдущих наших конференциях мы публиковали итоговый документ и отправляли даже в Государственную думу, и мы говорили по своей наивности такие простые вещи: что-то не так, значит, надо менять систему управления государством, менять кадры и, конечно же, менять идеологию. И вот то, что я услышал от Вас, это еще раз убеждает меня в этом. Помните, песню Цоя «Мы ждем перемен», и, как говорится, было бы время, я Вам задал бы еще один вопрос: когда это произойдет? Где эти силы, которые изменят ситуацию в стране?

Сергей Кургинян: Я надеюсь, что это будет происходить сверху, потому что про другое мне страшно подумать. Это же касается и «денежек»… Сейчас идеология одна — «денежки», понимаете? Впечатление, что женщины рожают, лишь если им заплатить. Я же не говорю, что не надо платить, я просто говорю, что это необходимо, но недостаточно.

Идет война не за территорию — война идет за будущее человечества. За будущее. При том будущем, которое сейчас указывается, демографические проблемы преодолеть невозможно. Матери не захотят рожать, и никакими деньгами их к этому не простимулируешь, хотя деньги являются важным слагаемым. Нужна огромная композиция материальных, духовных и социальных факторов, внутри которой эта самая бабушка — очень сильный социальный фактор. А потом эти бабушки отвыкнут и тоже исчезнут как социальный фактор.

Нельзя так небрежно с русским наследством обращаться. Считают, что вот станем как все — и «у нас запляшут лес и горы». Если бы заплясали лес и горы, у нас бы сейчас не было разговора о том, как обеспечить 3% роста, у нас было бы 15%. Не получается это. Это Россия. Здесь не может быть 8% роста — здесь либо минус 2%, либо + 20%. Вполне может быть + 20%, честное слово. Я верю и сейчас, что огромное число людей внутри не задеты разложением или не задеты абсолютно фатальным образом, но что они не очень легко пробуждаются. А нужно это сделать, потому что иначе… путь в никуда?

То же, про что Вы говорите, это инерция. Управленцы выпускают решения, крутятся, что-то делают, непрерывно что-то производит чудовищная бюрократия. Вы знаете, во сколько раз увеличилась бюрократия после советской эпохи? В аппарате ЦК КПСС было 900 человек. Вы поинтересуйтесь, сколько сейчас! Говорили, что «мы боремся с бюрократией»… Вот поинтересуйтесь, как мы с ней «боремся» — за что боролись, на то и напоролись. Спросите школьного учителя или рядового медика, сколько времени уходит на эту абсолютно бессмысленную отчетность.

А что касается того, что происходит, можно притчу рассказать. Зигмунда Фрейда, когда он уже был старый, коллеги спросили: что такое нормальный человек? А он был дядька-то неплохой в принципе и неглупый. Ясно же, что не средний человек. И вот, они к нему пришли и говорят: «Дядя Зигмунд, ну скажи, что такое нормальный человек? Вот у нас графики и всё прочее». Знаете, что он ответил? Он сказал: «Нормальный человек — это человек, который может любить и работать. И идите вон отсюда».

Нормальный человек — это человек, который может любить и работать. Теперь и с тем, и с другим проблема. Мой отец был известный советский историк, а его друзья занимались Китаем. Они ему рассказывали, что как-то Мао спросил Сталина: «Иосиф Виссарионович, а что самое главное в нашей жизни? Вот мы обсудили много вопросов, а главных не обсудили, философских». Сталин ответил: «Главное, чтобы народ работал».

И я прежде думал, что как-то простовато. А теперь думаю: не-ет, это не простовато! Мотивация — очень сложная вещь.

Сергей Варзин: Спасибо, спасибо Вам.