Доклад, прочитанный на внеочередной конференции движения «Суть времени» 14 января 2023 года

Начну с простейшего, притом что и оно почему-то ускользает от сознания очень и очень многих. Это простейшее таково: мирной жизни больше нет, и вряд ли она вернется когда-либо.

Что из этого вытекает как для каждого гражданина России, так и для людей, взявшихся за большой и неблагодарный общественно-политический труд?

Движение «Суть времени» состоит именно из тех, кто вышел из полудремы и решил заняться бескорыстной и трудозатратной общественной деятельностью. Это движение сформировалось на основе видеолекций, прочитанных мною в 2011 году.

На мои лекции откликнулось очень много очень разных людей, одинаково отвергающих клевету на советский период нашей истории и на коммунистическую идеологию как таковую. Помимо самого содержания лекций, на их резонансность повлияло еще и то, что я перед прочтением лекций, выступая в передаче «Суд времени», давал отпор именно оголтелой критике советского периода нашей истории и столь же оголтелой критике коммунизма. И это получило неожиданную общественную поддержку.

Выступая на телевидении, я говорил только о том, что, будучи исторически несомненным, противоречит оголтелой критике советского общественного строя и советской идеологии.

А в лекциях «Суть времени» я рискнул сказать еще и о том, что назвал самоизменой, метафизической катастрофой, продажей первородства за чечевичную похлебку. До меня об этом никто не говорил — ни хулители СССР, ни его апологеты.

Нельзя же не признать, что при огромных достоинствах советского жизнеустройства и советской идеологии, при огромных исторических завоеваниях советской эпохи всё это в одночасье накрылось медным тазом, причем весьма и весьма позорно.

И кто же за это ответственен? Ведь не ЦРУ же. И не мировой империализм. И ЦРУ, и этот самый мировой империализм по определению не могут быть ответственными за это, потому что ответственность за поражение нельзя возложить на врага, который этого поражения добивается. Ответственность за поражение всегда лежит на тех, кто не смог надлежащим образом дать этому врагу отпор.

Много раз выступая перед патриотической аудиторией, я задавал вопрос о том, почему КГБ не развалил США? И всегда этот вопрос воспринимался с определенной тягостностью. Потому что гораздо легче возлагать всю вину на врага, чем говорить о каких-то своих губительных недостатках. Но говорить-то о них надо, иначе ничего не исправишь. Вот я и решил в 2011 году поговорить именно об этом в цикле передач «Суть времени».

Ведь, в сущности, есть только два ответа на вопрос о природе краха СССР и коммунизма.

Один ответ состоит в том, что коммунистическая идеология была неисправимо ошибочна. И что эта ошибочность породила сначала быстрое умирание идеологии, а потом и крах страны, созданной на идеологическом фундаменте, обладающей идеологическим каркасом и потому обреченной рухнуть в случае краха идеологии.

Второй ответ состоит в том, что коммунистическая идеология не была неисправимо порочна, а была, напротив, спасительна, но категорически не достроена. И эта недостроенность породила идеологический крах, повлекший за собой крах государства.

Именно такой ответ я предложил в лекциях «Суть времени». И именно этот ответ породил желание людей, впечатленных этим ответом, участвовать в достройке коммунистической идеологии, ориентируясь на мои представления о том, как должна происходить такая достройка, и внося свою посильную лепту в ее осуществление.

Члены движения «Суть времени» подтвердили свою готовность к бескорыстной и трудозатратной деятельности по противодействию так называемой десоветизации и отстаиванию тех ценностей, без которых невозможно существование российского общества и российского государства.

«Суть времени» в течение двенадцати лет проводит митинги, конференции, изучает и распространяет те знания, которые позволяют убедиться в справедливости нашей оценки природы краха СССР. Всё, что делает «Суть времени», направлено на отстаивание советского наследия, которое, будучи избавлено от неполноты, навязанной ему в советский период так называемыми начетчиками, может стать фактором российского и глобального будущего.

«Суть времени», помимо обычной общественной деятельности, оказалась способна и на нечто большее.

Была создана и продолжает активно функционировать газета «Суть времени». Недавно мы отпраздновали ее 500-й номер. Вряд ли у гораздо более оформленных движений есть нечто, хотя бы отдаленно сходное с такой газетой. Кстати, газета «Искра» сколько номеров выпустила, помните? Несколько десятков.

И вряд ли есть у этих движений агентство как Красная Весна. Я что-то не вижу движений с информационным агентством.

А также способность к созданию полноценных интеллектуальных продуктов: журналов, книг и так далее.

А также активная коммунарская деятельность.

Исчерпала ли свой порыв наша деятельность на двенадцатом году ее осуществления? Мне кажется, что этого нет и в помине. Но есть другое. Это другое я и предлагаю обсудить.

Для того чтобы обсуждение было полноценным, мне придется отвечать на бредовые обвинения в адрес нашего движения, которое, согласно этим обвинениям, якобы является сектантским.

До сих пор я пропускал такой бред мимо ушей, я ни разу на него не отреагировал. Причем не реагировал сразу по двум диаметрально противоположным причинам.

Одна из них состоит в том, что очень многих из тех, кто реально творил историю, их противники называли сектантами. Прежде всего, так называли большевиков. Ну и, конечно же, первохристиан. А также тех, кто эмигрировал из Европы с тем, чтобы создать США. А также еще многих, совершивших крупные исторические деяния. Чуть ли не всех, кому удалось совершить нечто исторически значимое, почему-то так называли. Вот одна из причин, почему я, не видя в таком клеветническом обвинении ничего умаляющего наше дело, не считал необходимым эти обвинения активно опровергать.

Ну, а теперь о другой причине того, почему я этим ранее не занимался. Дело в том, что я в силу определенных моих человеческих качеств искренне и глубоко ненавижу сектантство. И не могу поэтому бурно отреагировать на данное бредовое обвинение. В основе моего мировоззрения и мирочувствования лежит бесконечное почитание свободы воли и свободы мысли. То есть того, что не сочетаемо с сектантством.

Я твердо убежден, что начинание, отвергшее свободу воли и свободу мысли, в течение недолгого времени способно продемонстрировать нечто впечатляющее. Но потом разлагается изнутри и превращается в свою противоположность (энтропия в замкнутых системах).

Именно поэтому ни я, ни мои ближайшие соратники, сформировавшие политсовет движения, никогда не препятствовали критике, идеологической дискуссии и никогда не оперировали понятием «враг движения», имея в виду врага идеологического, политического и так далее.

Когда господин Рудой и господин Сёмин — с подачи хорошо известных представителей нашей отечественной элиты — докатились до густопсовой лжи по поводу нашей коммуны и нашего движения в целом, я не назвал врагами ни Рудого, ни Сёмина, ни тех бывших членов нашего движения, которые скрыто или явно участвовали в формировании постыдной клеветы на своих товарищей.

Я просто рассказал о том, кто такие Рудой и Сёмин. И предсказал, что с ними случится в дальнейшем. А также подробно описал, в силу каких причин они клевещут на коммуну и движение и в чем именно состоит их густопсовая ложь.

Но уже тогда, когда были показаны передачи «Измена под красной маской», а это было много лет назад, я обратил внимание тех, кто смотрел эти передачи, посвященные разоблачению левацкой клеветы, на то, что имеет место слишком прочная связь клеветников с известным политическим персонажем по фамилии Пономарёв*. Что именно он инициировал эту ложь. Что именно он оплачивал ее. Что именно он ставил задачу клеветы на наше движение и так далее.

Я ознакомил ориентирующегося на мои суждения зрителя с тем, почему Пономарёв* бежал из России, чем он занимается на Украине, как он, лживо отстаивая коммунизм, работает на бандеровцев.

Ознакомив с этим тех, кому нужна была правда о похождениях Пономарёва* и прочих леваков, я не стал до конца прослеживать все нити, тянувшиеся от Пономарева* к мелким фигурантам, которые ранее входили в движение «Суть времени», а потом это движение возненавидели. Я исходил из того, что воля и мысль свободны. И каждый вправе разочароваться одним и увлечься тем, что ему вдруг показалось ценным и перспективным.

Да, меня сильно напряг уже тогда некий бандеровский крен в деятельности российского левачества как такового. Он был совершенно необязателен и даже парадоксален: Бандера — ультраправый мерзавец. Но, выразив свою обеспокоенность этим, я не стал называть людей со странной мировоззренческой ориентацией матерыми врагами России.

Во-первых, я не хотел стирать грань между понятием «мировоззренческий противник» и понятием «враг России».

А во-вторых, Россия тогда не доопределилась. На российских каналах, в целом симпатизирующих Донбассу, всегда находилось место людям с противоположной позицией. Российское руководство дистанцировалось от прямого участия в противостоянии бандеровцев и Донбасса. Ты скажешь, что такой-то — враг России, а тебя потенциальные сторонники спросят: «Какой России? России, где Чубайс находится чуть ли не в мейнстриме, а вы непонятно где?»

Ну, а потом случилось то, что случилось.

Началась война.

Запад неслыханным образом поддержал бандеровскую Украину, призвав фактически к расчленению России и геноциду.

Война тем самым стала абсолютной.

О том, что она неизбежна и что ее задачей будет окончательное решение русского вопроса, я говорил за десятки лет до того, как это произошло. Еще в конце 90-х годов ХХ века я подробно описал, как именно Запад мутирует. Я назвал тогда формирующийся на Западе новый уклад «мутокапитализмом», противопоставив такого мутанта классическому капиталистическому предшественнику, не порвавшему окончательно с определенным гуманистическим содержанием.

Я уже тогда назвал новый Запад, руководимый Соединенными Штатами Америки, врагом человечества и создателем новых форм нацизма.

Я уже тогда показал, как связаны между собой мутокапиталистический постмодерн (мое определение) и строящийся четвертый рейх.

Я уже тогда, в преддверии бомбардировок Сербии и после этих бомбардировок, отказался считать западный политикум, возглавлявшийся Биллом Клинтоном, наследником хоть чего-то связанного не только с Рузвельтом и де Голлем, но и с Черчиллем.

Все эти определения потом перешли в доктрину, изложенную в передачах «Суть времени». Они из этой доктрины не изымаемы. А значит, те, кто сохраняет настоящую мировоззренческую верность нашей доктрине, не могут ставить на одну доску благородных воинов Донбасса и нацистских бандеровских головорезов.

Между тем именно желанием поставить на одну доску бандеровских палачей и тех, кто стал с ними воевать, было проникнуто всё российское леваческое движение, танцевавшее под дудку Пономарёва*, Рудого и иже с ними.

Этим же стали заниматься многие из отрекшихся от «Сути времени» перебежчиков. Танцуя под дудку Пономарёва*, они создавали крайне двусмысленные кружки, общества, кусты и прочие стайки, на самом деле занимающиеся не левой идеей, а большим или меньшим отмыванием бандеровцев.

Те, кто верен идеологии «Сути времени», не могут ставить на одну доску сколь угодно несовершенную Россию и абсолютно темный новый Запад, науськивающий на Россию бандеровскую сволочь.

Тут дело не в необходимости следовать в фарватере государственной политики, хотя и это немаловажно в условиях войны.

И всё же, кроме важной, но условной, как и все политическое, необходимости поддерживать свое государство в условиях войны, есть необходимость совсем другая — высшая, абсолютная.

Согласно этой необходимости, поскольку наше сколь угодно несовершенное государство и наше сколь угодно несовершенное общество решили бросить вызов абсолютному врагу человечества, мы не имеем права уравнивать с этим врагом то, что бросило ему вызов.

Мы должны гордиться тем, что этот вызов бросила наша страна. И исходить из того, что любые несовершенства нашей страны, нашего уклада жизни отходят на второй план, коль скоро идет речь о нашем, пусть и несовершенном, противостоянии абсолютному врагу человечества.

Исходя из всего, что нами отстаивается, мы, признавая обремененность нашего Отечества самой разной скверной, должны однозначно гордиться тем, что наше Отечество даже в нынешнем его состоянии оказалось на острие исторического и метафизического конфликта с абсолютными силами зла.

Как это можно не одобрить? И как по отношению к этому можно не задуматься о том, каков же все-таки внутренний-то стержень у твоего народа, что даже будучи десять раз раздавлен и разгромлен, он все равно первым начинает противостоять тому, что называется абсолютным злом и является таковым.

Да, нам надо избавляться от скверны, поселившейся внутри того, что нам дорого.

Да, этой скверны очень и очень много.

Да, ее недопустимо восхвалять. И с ней недопустимо даже мириться.

Но любые осмысления и этой скверны, и всего, что с ней связано, правомочны лишь в случае, если ты определяешься в главном и определяешься именно категорически, то есть просто и однозначно.

А то главное, в котором надо определиться, таково:

Запад и его бандеровский приспешник — это абсолютное зло, а наше Отечество постольку, поскольку оно борется с этим злом, действительно находится на стороне правды и осуществляет пусть и неловкое, но безусловно благое и спасительное сопротивление абсолютному злу.

Вот формула, которую надо либо признать, либо отвергнуть. И исходя из которой можно так или иначе действовать дальше.

Внутри такой определенности возникает необходимость говорить о враге. Она всегда возникает на войне, а война идет. И ей не хватает, с моей точки зрения, именно подобной определенности.

Добавлю к этому, что, по моему глубокому убеждению, речь теперь идет о насущной необходимости называть людей, стоящих на противоположной позиции, и врагами государства, и врагами народа, и врагами человечества, которому Запад и его приспешники готовят чудовищную перспективу, открыто именуя эту перспективу постчеловеческой.

Я лично определился по этому вопросу задолго до того, как выступил с передачами «Суть времени».

Я ни на йоту не изменил свою позицию в последующий период.

Я еще более утвердился в ней в ходе того, что называется специальной военной операцией.

И я не буду вилять в этом вопросе, обсуждая даже самые страшные несовершенства нашей российской действительности. Никакие ее несовершенства не побудят меня сдвинуться в изложенном выше мировоззрении. Для меня оно всегда имело и имеет характер так называемой мировоззренческой и метафизической максимы. А максима не относительна, а абсолютна. Эту абсолютность великий немецкий философ Иммануил Кант называл категорическим императивом.

Мы объективно вошли в эпоху такого категорического императива. И каждому в конце концов придется определиться.

Определимся мы — определятся и те, кто вчера еще могли быть нашими оппонентами, а сегодня становятся не нашими врагами, а врагами нашей страны и человечества.

Кем отрекомендовался сам, определившись, господин Пономарёв*? Подчеркну, что он сам определенным образом себя позиционировал, это не «клеветники» что-то ему вменяют. Это, повторяю, сделал он сам.

Господин Пономарёв* отрекомендовался как террорист, стремящийся убивать людей, выражающих патриотическую позицию, просто за то, что они ее выражают, создавший террористическую организацию, присягнувший на верность ЦРУ и бандеровцам и не стесняющийся присовокуплять к своей декларируемой террористической деятельности еще и деятельность сепаратистскую.

То есть Пономарёв* осмелился прямо говорить о капитуляции России, ее благом, по его мнению, окончательном порабощении Западом и бандеровцами и — о ее расчленении на части. Это открытое кредо господина Пономарёва* и его приспешников.

Господин Рудой, который долгое время вопил, как резаный поросенок, что он левый патриот и имеет свою точку зрения на будущее России, что он более убежденно и последовательно, чем мы, почитает коммунистическое прошлое СССР, и что в этом его отличие от нашего движения, сбежал за границу и стал открытым приспешником Пономарёва*, действующим во зло не путинизму, а России как таковой.

Назвать такую позицию троцкистской язык не поворачивается, потому что Троцкий, в отличие от Бандеры, не присягал нацистскому злу с бандеровской определенностью.

Но не с Троцким же связано то настоящее советское прошлое, которое якобы почитают Пономарёв* и Рудой. Оно в его полноценной исторической прочности связано со Сталиным и теми, кто вместе с ним дал отпор фашизму. Ну так вы скажите им о том, что возлюбили Бандеру. Мертвым — скажите. Тогда и Сталин, и Судоплатов, коль скоро ваша пакость побудит их воскреснуть, разберутся с вами как с приспешниками Бандеры и Гитлера, так, как они всегда разбирались с приспешниками нацизма.

Это теперь для всех очевидно.

Очевидно и то, что только клинические идиоты могли считать, будто леваки, подобные Пономарёву* и Рудому, имеют хоть какое-то отношение к реальному советскому наследию.

Эта очевидность создает поляризацию. Поляризация уже дооформилась.

Не мы подталкивали к такой поляризации. Мы, напротив, пытались ее избежать.

Дооформили эту поляризацию Пономарёв*, Рудой и компания.

Красные маски сброшены.

Обнажен нацистский бандеровский оскал.

Можно ли не видеть этого?

И можно ли в этой ситуации не опираться на то, что нами было взято в качестве рабочего лозунга в момент, когда мы заявили, что «в огне брода нет»?

Ну так его действительно нет. И нужно признать кое-что более существенное. Нужно признать, что огонь этот нарастает очевидным образом. И что это нарастание окончательно истребляет тот очень условный брод, который кто-то пытался найти в предшествующие годы.

Если мы будем исходить из чего-то другого, то уподобимся Рудому и его компании.

А теперь я задаю главный вопрос: есть ли эта компания, фактически раскрывшая свои объятия не только Рудому, но и Пономарёву**?

Да, она есть.

Она реагирует на нашу позицию очень однозначно.

Она называет нас врагами.

Она переходит на язык призывов к физической ликвидации.

Она, а не мы, готовит майдан в России.

И этот майдан, буде он состоится, окажется неизмеримо более свирепым, чем оранжевые потуги на Болотной в 2011 году. Он будет совсем другим, омерзительным по своей свирепости и кровавости.

Как нам поступать в этой ситуации?

Отвечаю. Нам, не озлобившись и не отказавшись от императива свободы мысли и воли, необходимо переходить на мобилизационный этап своего существования.

Одна часть нашего движения уже перешла к такому существованию. И этой части надо усиливать свою сплоченность, свой волевой напор и свою идеологическую, а также иную вооруженность.

Другая часть колеблется. И ей мы должны сказать: «Время на колебания исчерпано. Или примыкайте к тем, кто не колеблется, или ваши колебания превратятся в межеумочное состояние».

Мы уже на войне, а война активизирует всё.

У патриотов она активизирует патриотизм.

У прозападной части социума она активизирует космополитизм.

А у болота она активизирует главное свойство болота — его моральную, культурную и всяческую деградацию.

И пусть каждый скажет себе, где он находит свое место. И находить его надо свободно.

Можно частично деполитизироваться, перейти в режим патриотического минимализма.

Можно, разочаровавшись в наших подходах, вступить в другую патриотическую организацию.

Мы не хотим мешать кому-либо поступать сообразно его представлению о должном. Но вы должны понять, что ваши замечательные предыдущие действия, все эти Воробьевы горы, Поклонные, «красные марши» — все они в прошлом. Тогда можно было всего лишь просто прийти на митинг, и это уже был действительный, настоящий гражданский поступок, который навсегда останется в нашей памяти.

Завтра так прийти для противостояния будет нельзя даже технически. Противостояние востребует иной подготовленности, иных трудозатрат, иной дисциплины, иного отказа от той жизни, которая, возможно, обладает для кого-то особой ценностью (и мы же это не оспариваем!).

Но тогда надо найти такое место в будущем, при котором эта ценность не будет задета. Мы поможем это место найти. Но эта помощь будет оказана сообразно содержанию нынешней исторической эпохи. А она, эта новая эпоха, иначе относится к индивидуализму, вариативности поведения, к пренебрежению суровой и небезболезненной дисциплиной.

Мы не становимся сектантами. Мы будем по-прежнему с презрением относиться к явной клевете тех, кто когда-то изображал из себя яростных сутевцев. И мы будем внимательно прислушиваться к любой конструктивной критике.

Но мы не можем избежать всего, что истекает из понятий «война» и «враг». Эти понятия должны быть введены в наши человеческие отношения, в нашу политическую практику.

Враг — это враг. Это не тот, к кому прислушиваются и кого терпят.

Где война, там и дисциплина.

А где дисциплина, там прекращение любого разброда и шатания, любой межеумочности, любой попытки уклониться от определенности через так называемую вонь, то есть нечестную и двусмысленную критику тех, кто определился.

Всё это должно быть изгнано из движения. Не люди должны быть изгнаны, а те их привычки и «прибабахи», которым нет места в новой военно-мобилизационной реальности. Однако если люди не хотят изгнать из души своей все, что не отвечает требованиям эпохи, то и они должны отойти.

Но мы делаем ставку на изгнание из душ наших колеблющихся соратников ненужного. Мы говорим им, что это ненужное, возможно, ранее было очень даже нужным, что, возможно, оно было для вас существенным слагаемым вашей жизни. Но теперь новая ситуация превращает это слагаемое в никчемный мусор, который надо вынести на помойку. После чего жизнь каждого из членов движения станет менее аморфной, а не менее скудной. И само движение в целом тоже станет менее аморфным, а значит, более эффективным.

Крайне важно осознать, что такое выметание мусора не впервые происходит в истории. И что в нашей истории это происходило при разделении социал-демократов на меньшевиков и большевиков. То есть сразу же с момента формирования той партии, которая построила в итоге СССР и дала отпор нацизму, а она называлась большевистской.

Вот что по этому поводу писал создатель большевизма Ленин:

«Корень ошибки тех, кто стоит за формулировку Мартова (напоминаю, что речь идет об уставных нормах, определяющих членство в партии; Мартов считал, что у Ленина эти нормы слишком максималистские. — С. К.), состоит в том, что они не только игнорируют одно из основных зол нашей партийной жизни, но даже освящают это зло. Состоит это зло в том, что в атмосфере почти всеобщего политического недовольства при условиях полной скрытности работы, при условиях сосредоточения большей части деятельности в тесных тайных кружках и даже частных свиданиях нам до последней степени трудно, почти невозможно, отграничить болтающих от работающих. И едва ли найдется другая страна, в которой бы смешение этих двух категорий было так обычно, вносило такую тьму путаницы и вреда, как в России. Не только в интеллигенции, но и в среде рабочего класса мы страдаем от этого зла жестоко. А формулировка товарища Мартова узаконяет это зло.

Формулировка эта неизбежно стремится всех и каждого сделать членами партии; товарищ Мартов сам должен был признать это с оговоркой — «если хотите, да» — сказал он. Именно этого-то и не хотим мы! Именно поэтому мы и восстаем так решительно против формулировки Мартова. Лучше, чтобы десять работающих не называли себя членами партии (действительные работники за чинами не гонятся!), чем чтобы один болтающий имел право и возможность быть членом партии. Вот принцип, который мне кажется неопровержимым и который заставляет меня бороться против Мартова.

Мне возражали, что прав-то членам партии мы никаких не даем, поэтому и злоупотреблений быть не может. Такое возражение совершенно несостоятельно: если у нас не указано, какие именно особые права получает член партии, то заметьте, что у нас не приведено и никаких указаний об ограничении прав членов партии. Это, во-первых.

А во-вторых, и это главное, независимо даже от прав, нельзя забывать, что всякий член партии ответственен за партию и партия ответственна за всякого члена (Выделено здесь и далее мною — С. К.). При наших же условиях политической деятельности, при зачаточном состоянии настоящей политической соорганизованности, было бы прямо опасно и вредно давать не членам организации право членства и возлагать ответственность на партию за таких людей, которые в организацию не входят, и не входят, может быть, умышленно.

Товарищ Мартов приходил в ужас по поводу того, что на суде не член партийной организации не вправе будет, несмотря на свою энергичную работу, назвать себя членом партии. Меня это не пугает. Серьезным вредом было бы, наоборот, если бы на суде заявил себя с нежелательной стороны человек, который называет себя членом партии, не принадлежа ни к одной из партийных организаций.

Невозможно опровергнуть, что такое лицо работало под контролем и руководством организации. Невозможно именно в силу расплывчатости термина. Фактически — в этом не может быть сомнения — слова «под контролем и руководством» приведут к тому, что не будет ни контроля, ни руководства. Никогда ЦК не в силах будет распространить настоящий контроль и на всех работающих, но не входящих в организации.

Наша задача дать фактический контроль в руки ЦК. Наша задача оберегать твердость, выдержанность, чистоту нашей партии. Мы должны стараться поднять звание и значение члена партии выше, выше и выше. И поэтому я против формулировки Мартова».

(Из речи Ленина на II съезде РСДРП при обсуждении Устава партии, 2 (15) августа 1903 года.)

Все, что я процитировал, Ленин написал в 1903 году.

За вычетом небольших исторических расхождений, этот текст Ленина абсолютно злободневен. Да, нет тех тайн, которые накладывали отпечаток на нелегальную в царской России большевистскую деятельность. Но каждый, кто ознакомился с этим текстом, понимает, что дело не в наличии или отсутствии тайн — у нас, например, их нет.

Дело сейчас в другом — в мобилизации, в войне. И каждый, кто проявит чуткость к настоящему содержанию приведенного мною текста Ленина, поймет, что Ленин тоже говорит об этом: или загодя готовиться к мобилизационному состоянию и тогда выиграть Гражданскую войну, или загодя к нему не готовиться и тогда оказаться размазней в момент по-настоящему острых исторических событий.

Как только ты осознаешь, что имеет место новая историческая ситуация (а от такого осознания пытаются уйти очень многие), ты понимаешь, что если она постучалась к тебе в дверь, зашла к тебе в комнату, то она чего-то требует. Разве это не очевидно? И разве не очевидно, что именно это сейчас является самым простым, самым насущным и вполне назревшим, требующим организационного оформления.

Но к этому простейшему требования новой ситуации не сводятся.

Обсудив простейшее, я теперь перехожу к обсуждению чего-то более сложного, но не менее насущного.

Сегодня все понимают, что Россия всерьез встревожена происходящим. И что эта тревога уже становится труднопереносимой. Иногда тревогу эту адресуют чему-то предельно конкретному. Конкретным ошибкам в проведении специальной военной операции. Или каким-то гримасам нашей общественно-политической жизни.

Но как бы ни были существенны такие заполняющие сегодняшнюю жизнь тревожные частности, не ими одними порождена нынешняя всеобъемлющая и всевозрастающая тревога. Ее настоящим, глубинным источником является непонимание самой природы происходящего.

Человеку всегда нужно понимать, в каком именно мире он живет и будет жить. Или, иначе говоря, какова его социальная, экономическая, культурная и иная среда обитания.

Надо ли менять эту среду или надо к ней приспосабливаться? Если надо менять ее, то как? А если надо к этой среде адаптироваться (так называется эффективное приспособление к среде твоего обитания), то как к ней надо адаптироваться?

Эти вопросы, повторяю, всегда беспокоят душу человека и требуют ответа. Но при резком нарастании неопределенности, а сейчас имеет место именно такое нарастание, вопросов становится все больше, а ответов на них порой вообще не находится. Мы подошли вплотную к порогу, за которым разрыв между количеством и остротой задаваемых вопросов и качеством даваемых ответов может породить большую беду. И это касается отнюдь не нашего движения только.

Потому что полная неспособность понять среду своего обитания порождает у человека тревогу особого рода, тревогу особо непереносимую и особо калечащую душу. А если вдобавок среда обитания перестает восприниматься человеком как безопасная, то эта непереносимость способна почти мгновенно оборачиваться сколь угодно разрушительными эксцессами.

Нынешнее состояние общественного сознания явным образом накапливает критическую массу такого вопрошания, которое, накопившись, может превратиться в крайне нежелательную деструкцию.

Это напрямую связано с тем, что Россия, тревожась по поводу различного рода частностей, одновременно стала смутно ощущать нечто, и стоящее за этими частностями, и более тревожное, чем они.

Что же именно начала ощущать Россия по ту сторону всех тревожащих ее частностей?

То, что специальная военная операция оказалась несовместима с прежней средой человеческого обитания, которую гражданин России воспринимал, во-первых, как относительно знакомую и, во-вторых, как относительно безопасную.

Человек достаточно быстро осознает, что среда его обитания перестала быть безопасной. Особенно если на войне погибают близкие для него люди, а на голову его соотечественников начинают падать вражеские беспилотники, начиненные взрывчатыми веществами.

Уже девять лет подряд Александровская коммуна справляет Новый год в поселке Александровское. И на нашем празднике оказываются не только жители поселка, но и люди, приезжающие из других мест. Мы всегда протягиваем таким людям микрофон с тем, чтобы они пожелали присутствующим чего-нибудь хорошего в новом году. И все девять лет выслушиваем стандартные пожелания счастья, здоровья, успехов в работе и личной жизни.

Только в этом году гости, приехавшие из других городов и поселков — не в Александровскую коммуну, а в поселок, чтобы посмотреть, как мы там празднуем (все-таки очень много людей собирается, и это интересно) — все эти гости, не имеющие никакого отношения к нашей коммуне, в один голос добавили к стандартным пожеланиям новое, совсем нестандартное: пожелание «мирного неба над головой». Никогда раньше ничего подобного не было. Так что налицо быстрое осознание того, что среда обитания перестала быть безопасной. Когда так желают, понимают, что этого не будет.

Но человек, достаточно быстро реагирующий на превращение его среды обитания из безопасной в опасную, гораздо медленнее реагирует на стратегическую новизну этой самой среды его обитания.

Образно говоря, он быстро соглашается признать, что знакомая ему планета Земля, на которой он обитает, стала источником новых опасностей — экологического загрязнения, повышения вулканической активности, наползания ледника на относительно теплые территории и так далее. И гораздо труднее человеку признать, что его каким-то загадочным образом какие-то странные силы перенесли с планеты Земля, ну, скажем, на планету Венера.

Проснувшись и обнаружив себя в совершенно новой, загадочной, ни на что не похожей среде обитания, человек просит объяснения этой новизны. Мол, что случилось на планете Земля, которая мне знакома до боли, и которая вдруг стала порождать нечто ранее невиданное?

Представьте себе, что люди, к которым человек обратился за объяснениями, ответят, положа руку на сердце: «Милый друг! Тебя ночью такие-то силы перенесли на планету Венера, обладающую совсем не такими свойствами, как знакомая тебе планета Земля. Поэтому всё, что ты сейчас лицезреешь, это не новые свойства старой Земли, а старые свойства новой для тебя планеты Венера».

Что скажет человек, если ему кто-то сообщит подобное?

Он скажет, что рядом сумасшедшие, и он не хочет больше с ними разговаривать. Что ни на какую Венеру его никто не перенес. Что это вообще невозможно сделать. Что на Венере он бы вообще не смог жить. Что его окружает очень многое из того, что ему знакомо по Земле. А значит, он на Земле и находится.

Но что, если и взаправду можно провести образную аналогию между качеством новизны, в которой уже живут наши граждане, не признавая этого, и загадочным переносом всех этих граждан с планеты Земля на планету Венера? Что, если такая аналогия, разумеется, условная, как и любая аналогия, тем не менее справедлива?

Что делать в этом случае?

Скрывать от граждан факт их переноса в принципиально новую реальность, настолько новую, что впору говорить о переносе этих самых граждан с одной планеты на другую?

Или сказать им правду, понимая, что в этом случае натолкнешься на очень жесткое непонимание и отторжение? А также на невротические защиты… А также на все виды глумления… А также на хитроумные размышления по поводу того, с чего это ты вдруг стал сообщать обществу такие странные сведения… Тебе это кто-то поручил? У тебя есть корыстный интерес в том, чтобы заниматься подобной очевидной дезинформацией?

Я это все проходил много лет назад. В конце 80-х годов ХХ века граждане Советского Союза в своем большинстве были уверены, что разрушение так называемого «совка» породит для них гораздо более желанную комфортную среду, она же существование по буржуазным правилам, аналогичное тому, которое вкушают граждане стран так называемого первого мира. В это верили свято. Обсуждалось только то, будет ли новая среда стопроцентно буржуазной, или же удастся сделать ее еще более благостной, соорудив на нашей территории так называемый шведский социализм.

И когда гражданам СССР, убежденным в том, что им открыта именно подобная светлая перспектива, говорилось о том, что кроме первого мира, который не так уж и безупречен, существует не только третий, но и четвертый, и что проснуться можно, образно говоря, не в благодати первого мира, сдобренной шведскими социалистическими прелестями, а в какой-нибудь Колумбии или даже в более мрачной, африканской, стране, — то граждане СССР реагировали на такой прогноз однозначно. Они называли того, кто сообщает им подобное, пособником реакции, агентом партийной номенклатуры и так далее.

Затем граждане Советского Союза очутились в русской Колумбии. И увидели, что разница между русской Колумбией и Колумбией обычной только в том, что в обычной Колумбии гораздо теплее. И в ней нет привычки к индустриальному существованию с его, казалось бы, неотменяемыми социальными гарантиями. Это прежнее советское индустриальное существование было разгромлено, прежние гарантии были уничтожены. И когда ты спрашиваешь бывших граждан СССР, оказавшихся в русской Колумбии, как они теперь относятся к твоим тогдашним прогнозам о возможности такого существования, они разводят руками и говорят, что их обманули. А еще они говорят, что на обманутых не надо обижаться, и что их тогдашние поношения тебя были порождены этим обманом.

Так никто и не обижается. Вовсе не об обидах речь, а о том, надо ли еще раз повторять этот опасный номер, который многие осторожные эксперты в советскую эпоху и последующие «лихие девяностые» называли странным желанием Кургиняна уподобиться древней прорицательнице Кассандре. Даже статьи выходили в газетах с таким заголовком.

Я убежден, что новая ситуация требует своего стратегического и экзистенциального раскрытия, и что такое раскрытие надо осуществлять вне зависимости от реакции, которую оно породит.

Потому что кто-то все же прислушается, кто-то менее порывисто начнет действовать, исходя из отрицания какого-либо отсутствия стратегической новизны. Поостережется уж слишком заложиться под то, что новизны будто бы нет.

И наконец, обращаясь ко всем с этим посланием по поводу стратегической новизны, я уж тем более обязан обратиться с этим нелицеприятным посланием к людям, долгие годы бескорыстно работающим в движении «Суть времени» и его дочерних организациях.

Свой разбор стратегической новизны, в которую оказалась погружена Российская Федерация после начала специальной военной операции (я подчеркиваю — стратегически-экзистенциальной новизны, никто, кроме меня, ее не обсуждает), я начну с цитаты из трилогии Алексея Толстого «Хождение по мукам». Оговорив, что к цитате этой я настойчиво адресую уже не первый год. И что, к сожалению, эти мои адресации пока что во многом напоминают пресловутый глас вопиющего в пустыне. Или тот самый прогноз Кассандры.

В «Хождении по мукам» один из главных героев, Вадим Рощин, говорит пытающемуся его понять матросу буквально следующее (цитирую):

«Ты ответь: что для тебя родина? Июньский день в детстве, пчелы гудят на липе, и ты чувствуешь, как счастье медовым потоком вливается в тебя… Русское небо над русской землей. Разве я не любил это? Разве я не любил миллионы серых шинелей, они выгружались из поездов и шли на линию огня и смерти… Со смертью я договорился, — не рассчитывал вернуться с войны… Родина — это был я сам, большой, гордый человек… Оказалось, что родина — это не то, родина — это другое… Это — они… Ответь: что же такое родина? Что она для тебя? Молчишь… Я знаю, что скажешь… Об этом спрашивают раз в жизни, спрашивают — когда потеряли… Ах, не квартиру в Петербурге потерял, не адвокатскую карьеру… Потерял в себе большого человека, а маленьким быть не хочу».

Рощин говорит о той правде, которую люди способны обрести только в очевидно судьбоносные моменты. Так не таков ли переживаемый нами момент? И не пора ли обрести ту правду, о которой говорил Рощин? А обсуждал он с матросом (опять цитирую) «правду не о поступках маленького человека… это неважно, это не в счет… а о своем большом человеке».

Рощин далее говорит, что и практический вывод из такого разговора в ситуации, именуемой нахождением на пороге, тоже не так уж важен. Потому что сначала должно быть обнаружено нечто судьбоносное, соразмерное катастрофическим изменениям реальности, порожденным для Рощина Первой мировой войной, а для нас — специальной военной операцией, которую многие именуют третьей мировой войной. И только потом можно как-то определиться в практическом смысле.

Приравнивание бандеровского бесчинства к неонацизму не только допустимо. Оно несомненно для всех, кто серьезно занимается исследованием бандеровской идеологии и практики. Но осуществляя такое приравнивание, нельзя просто фиксировать чудовищные преступления бандеровщины. Надо одновременно признать и другое. Признать, что внутри нацистской и неонацистской мерзости скрыт парадоксальный запрос на нечто важное, именуемое героизмом. Если этого не признать, то в ситуации должным образом разобраться невозможно. А запрос-то есть! Он же есть.

Запрос на патологического героя был и у Гитлера, и у Бандеры. И тут можно делать акцент либо на слове «патологического», либо «героя». Многими десятилетиями лили свою и чужую кровь. Многими десятилетиями страдали и шли путем террора. Без формирования какого-то героизма — сколь угодно отвратительного, но героизма — этого осуществить нельзя. И это было взращено, укреплено и брошено в общество.

Но запрос на героя — разумеется, совсем другого героя, однако героя же — является и неотъемлемой частью коммунистического мировоззрения, настоящего коммунистического бытия. Советский Союз смог победить нацизм только потому, что противопоставил нацистскому темному героизму свое совсем другое представление о героизме же. Но будучи совсем другим, это представление было представлением о том же самом — о героизме. И это сейчас так важно понять, как никогда ранее не было важно это же понять и пережить.

Какое-то представление о героизме существовало и у буржуазных наследников идеалов Великой французской революции. И именно это представление породило некоммунистическое слагаемое сопротивления нацизму. Притом что это слагаемое было гораздо слабее, чем слагаемое коммунистическое (и все-таки — Экзюпери, де Голль, Сопротивление… это же было). А относительная слабость некоммунистического слагаемого объяснялась оскудением некоммунистической, якобинской, так сказать, героичности в эпоху загнивания буржуазного строя.

Сразу же после конца Второй мировой войны и победы над нацизмом были предприняты колоссальные усилия по уничтожению не какого-то отдельного героизма, а героизма как такового. Люди часто слышат и внимают слову «денацификация», но они забыли, что наряду с этим словом, на Западе уж точно, имело место другое слово: «дегероизация».

Нельзя, конечно, приравнивать дегероизацию к денацификации. Но нужно понимать, что под флагом денацификации в европейской культуре развертывалась именно дегероизация. И что эта дегероизация была призвана свести на нет не только нацистский темный героизм, но и героизм как таковой.

Утверждалось устами этих самых дегероизаторов, что герой Геркулес, приходивший с тем, чтобы очистить авгиевы конюшни, — это почти негодяй и уж точно идиот именно потому, что герой. И что на самом деле авгиевы конюшни не надо очищать, а надо подождать, пока накапливающиеся в них фекалии превратятся в очень полезный навоз, и на этом навозе взойдут правильные всходы. И заколосятся поля, и заголосят восторженно люди, улицезревшие такое благолепие. И сгинет опозоренный герой Геркулес, понявший, насколько он идиотичен в своем героизме и насколько дегероизированный мир — хорош и разумен.

По сути, основным занятием человечества после конца Второй мировой войны было изгнание героя. То есть «большого человека» Рощина, это одно и то же. Именно такое изгнание осуществлялось на Западе. Но осуществлялось оно и в послесталинском СССР. И пока, к примеру, тот же Высоцкий восхвалял героизм советских солдат, говоря, что «землю вращают, куда захотят, наши сменные роты на марше», другие восхваляли «маленького человека» с его единственно важной маленькой правдой.

Самое кощунственное в этом было то, что простого человека приравнивали к «маленькому». Это было глубоко ложное приравнивание. Герой поэмы Твардовского Василий Тёркин был донельзя простым человеком, но он не был человеком маленьким, и он очевидным образом был героем.

В ходе Великой Отечественной войны героичный простой человек, он же Василий Тёркин, столкнулся с маленьким и озверевшим от того, что является маленьким, человеком, которому Гитлер предложил реванш за поражение в Первой мировой войне. Взбесившемуся маленькому бюргеру, озверевшему от того, как его «опустили» в Веймарской Германии, было сказано, что фюрер сделает его Зигфридом! Все мужчины станут Зигфридами, а женщины — Валькириями. То есть героями. И бюргер в это поверил. Потрясает только то, в какой степени он в это поверил, положив многие сотни тысяч немцев уже в конце войны в Берлине.

Тем, кто ужаснулся подобным выныриваниям героической тьмы из субстанции бюргерской человеческой ничтожности, было сказано: «Давайте мы уберем все предпосылки любого героизма. И тогда не будет ни Гитлера, ни Сталина, ни коммунистов, ни нацистов, ни Черчилля, ни Рузвельта, ни де Голля. А будет только маленький человек. Он станет навозом, который мы уложим в землю, чтобы взошла из нее постчеловеческая реальность».

Уничтожение большого человека, о котором говорил Рощин, и приравнивание всего человека к человеку именно маленькому шло, повторяю, и на Западе, и в СССР в эпоху так называемого застоя. И именно успех такого уничтожения породил развал Советского Союза и все, что после этого началось в Российской Федерации. А начавшись, было названо «лихими девяностыми».

Что принесла с собой эпоха Путина?

С одной стороны, она принесла с собой спасение от окончательной гибели российского государства. Притом что эта гибель не давала бы никаких шансов на существование русскому народу и другим народам России и резко усугубила бы оформление чудовищного мироустройства. Мироустройства, суть которого в том, что нужно привести власть в соответствие с уже созданным маленьким человеком, а для того, чтобы такое соответствие было возможно вообще, чтобы можно было управлять миллиардами маленьких людей, нужна абсолютно тираническая власть. Миллиардами маленьких людей нельзя управлять демократически. Демократия требует гражданина, а не потребителя. Как только ты делаешь человека все меньше, и меньше, и меньше, ты наращиваешь тиранию. Если этот человек ни за что не отвечает и становится жалким и ничтожным, то его надо цифровизировать. Трижды цифровизировать. Каждое его действие надо взять под контроль, а контроль вывести на компьютеры. Потому что иначе он создаст чудовищный, неописуемый хаос.

Вопрос совершенно не в том, нужно ли тиранически управлять маленьким человеком. Управлять маленьким человеком можно только тиранически, используя все ресурсы XXI века. И чем он будет мельче при этом, тем круче будет тирания.

Вопрос заключается в том, как, если человек уже стал маленьким, его поднимать наверх, и как не допустить его дальнейшего умаления. В этом стратегическая проблема!

С одной стороны, значит, речь идет о том, что действительно все катилось в бездну, и нужно было хоть как-то это ухватить. И это было сделано.

А с другой стороны, эпоха путинизма стала эпохой умиротворения именно маленького человека, которому сказали с особой силой при Путине: «Вырви из себя большого человека и „не парься“. Согласись на маленькую жизнь, глубоко созвучную тому маленькому человеку, в которого ты сейчас превратишься. Упокойся в лоне этой жизни и возрадуйся ее специфической лепоте». В этом был консенсус, или общественный договор!

Оказалась ли эта операция по умиротворению маленького человека и его погружению в созвучную ему маленькую жизнь успешной? Это нам еще предстоит узнать. Но то, что такая операция осуществлялась, и то, что она по сути своей была созвучна тому, что осуществлялось и на Западе, и в Китае, где от коммунизма остались рожки да ножки и где это понятие маленького человека особо популярно, и по всему земному шару, — уже очевидно. На то и глобализация, на то и конец истории, на то и многое другое. Но корень-то в этом! Вакцинация — это же часть этих же акций!

Чем более маленьким становится человек, тем мощнее и свирепее должна быть тирания как то единственное, что может сделать умаление человека управляемым и совместимым с неразрушительностью бытия гигантского многомиллиардного муравейника. В этом не понимаемая, но совершенно очевидная правда ХХI века. И не понимают ее люди только потому, что боятся ее понять.

Жителей России призвали сделаться маленькими, изгнав из себя больших людей окончательно. И, сделавшись таковыми, насладиться маленькой жизнью, созвучной их малости и дающей им определенное утешение. Такая созвучность и есть договор между обществом, состоящим из маленьких людей, и государственной властью, которая этих маленьких людей вразумляет, которая не дает им возбухать, которая их усыпляет маленькими радостями, боясь, что они будут возбухать, и понимая, чем это чревато. Потому что бунт маленького человека — это стопроцентное разрушение. Это разрушение в чистом виде — и ничего больше. Маленький человек бунтовать по-большевистски не может. Ему доступен только сугубо анархический, то есть левацкий бунт. Он ему созвучен!

Для того чтобы большевики могли вывести Россию из катастрофы, должно было найтись тридцать тысяч больших людей, которые позволили себя убить в Гражданской войне, сжечь в паровозных топках, как Лазо. Это делали большие люди. Это маленький человек сделать не может.

Приведение малости человека в соответствие с малостью желанной для него жизни… Где такое соответствие конструировалось и реализовывалось?

Конструировалось оно в мозговых центрах Запада. А реализовывалось так называемым западным «глубинным государством». И на это было затрачены сотни миллиардов долларов.

Ларри Финк приехал на Украину? Он ее купил просто целиком? Ну так и все. А кто такой Ларри Финк? Это апологет тирании, основанной на сочетании власти и маленького человека. Вот это и есть представитель «глубинного государства».

Идет лихорадочная скупка средств массовой информации, интернетных тоже. Централизация будет чудовищная. Вакцинация по существу была простой операцией — это была репетиция того, как вообще можно управлять маленьким человеком тираническим образом.

Чем занималась российская власть, когда вот это глубинное государство все это разрабатывало и осуществляло? Приспособлением этих разработок к российской действительности. Это называлось оптимизацией. Это называлось или вхождением в западную цивилизацию, или разумным подражанием западной цивилизации.

И очевидным образом не предполагалось, что маленький человек, погруженный в эту маленькую жизнь с ее ювенальностью, цифровизацией, оптимизацией, вестернизацией и так далее, бросит вызов всему западному миру маленьких людей — и при этом останется таким же маленьким, вкушая от такой же маленькой жизни.

Но ведь произошло именно это. И именно это следует называть перемещением российских граждан с одной планеты, на которой маленькая жизнь созвучна маленьким людям, на другую планету, где маленькая жизнь сворачивается, а людей уговаривают этого не замечать и оставаться маленькими.

Если маленькая жизнь остается созвучной тому маленькому человеку, в которого превращали среднестатистического гражданина России, то жить можно. И можно даже чем-то наслаждаться. Как минимум этой самой малостью. А те, кто этого не хочет, могут, пользуясь правами, предоставляемыми маленькой жизнью, оказаться как бы на острове, сосуществующем с этой самой маленькой жизнью, но пытающемся превратиться в неконфронтационную по отношению к этой маленькой жизни территорию другой жизни.

Таким образом, пока маленькая жизнь созвучна маленькому человеку, то радуются и те, кто хочет жить по законам этой маленькой жизни, и те, кто хочет жить по другим законам. Потому что законы маленькой жизни достаточно для этого эластичны.

А вот что происходит, когда маленькая жизнь сворачивается, а маленькому человеку, поверившему, что эта жизнь навсегда, предлагают и оставаться маленьким, и не замечать того, что маленькая жизнь сворачивается?

Может ли это не обернуться катастрофой, коль скоро маленькой жизни в отдельной стране предписано сопротивляться маленькой же жизни в сообществе стран, обладающем и большей экономической мощью, и большим народонаселением, и неизмеримо большим военным бюджетом? И главное, статусом непререкаемого жреца, реализующего идеалы малости жизни и предписывающего всем остальным, как именно дальше будет разворачиваться это самое умаление человека? А оно будет разворачиваться неукротимо.

Советский Союз, выстаивая в борьбе с очень мощными силами, опирался и на гораздо большее население, и на гораздо больший, хотя и не суливший уютности, военно-промышленный потенциал. Но главное — Советский Союз до поры до времени опирался на категорическое несогласие изъятия из человеческой личности этого самого большого человека и низведения личности к человеку маленькому.

Пока у вас есть большое, огромное общее дело всей страны («знамя страны своей мы пронесем через миры и века») — вы все большие. И не важно, кто что делает. Все по факту оказываются большими, ибо вместе делают большое общее дело.

Пока Советский Союз на это опирался, пока он был территорией большого человека и большой жизни, он мог выстаивать.

А потом он этим перестал быть. Брежневу понадобился маленький человек. Уже Хрущеву он понадобился. Как-то внутри он понадобился. И тогда Советский Союз рухнул.

Повторяю, малая по возможностям территория малой жизни и малого человека не может выстоять в конфронтации с гораздо большей территорией, на которой реализуется та же самая малая жизнь и тот же самый малый человек. Притом что эта территория, она же Запад, обзаводится для борьбы со своим маломощным двойником «метафизической территорией» темного нацистского героизма, он же бандеровщина.

Считаю необходимым еще раз настойчиво подчеркнуть, что нельзя приравнять маленького человека к простому человеку. Что такое приравнивание — это омерзительная ложь. И что поверившие в эту ложь никогда ничего не поймут в происходящем.

Потому что маленьким человеком может быть и бомж, и олигарх. Причем до тех пор, пока маленькому человеку, единому во многих социальных и культурных ликах, будет предоставлена маленькая жизнь, которая для него желанна и органична, в Отечестве нашем никаких эксцессов происходить не будет. Оно будет просто гнить.

Эксцессы начнутся тогда, когда маленькая жизнь начнет сворачиваться и становиться некомфортной для маленького человека, а человек останется именно маленьким, а не простым. Ну так это и происходит.

И в связи с очевидностью такого перехода нельзя не привести в соответствие с этим переходом ориентиры и организационные принципы существования движения «Суть времени», лидером которого я являюсь.

Идеологии такого перехода и разработке практических методов его осуществления будет посвящено все, что я сейчас буду излагать присутствующим. А поскольку это уже обсуждено активом, то излагать я все это буду от лица движения «Суть времени».

Движение «Суть времени» считает необходимым перевести свою организацию на рельсы той самой всеобъемлющей, а не военно-резервистской мобилизации, которая может осуществляться только в случае, если возвратится в жизнь все, что связано с большим человеком. А если это возвратится в жизнь, и именно в жизнь, а не в фантазии, то жизнь, в которую это возвратилось, можно назвать «другой» по отношению к наличествующей. И поэтому мой доклад называется «Другая жизнь».

Движение «Суть времени» считает необходимым опереться на практическую реализацию этой самой «другой жизни», а не на фантазии о ней, не на попытку усидеть сразу на двух стульях — на стуле сформированного ранее маленького человека, цепляющегося за маленькую жизнь, и на стуле большого человека, на практике реализующего другую, то есть большую жизнь.

Большая другая жизнь как практика, а не как сны маленького человека, невозможна при сохранении определенного, очень немобилизационного, образа жизни, длившегося в течение всего предыдущего постсоветского периода. И явным образом призванного дать маленькому человеку, вырвавшему с корнем из себя человека большого, желанную для него маленькую жизнь.

Новая эпоха вопрошает каждого из живущих в современной России по поводу того, как его мировоззрение соотносится с конкретной жизнью, которую он ведет? Считает ли он теперь возможным исповедоваться в любви к большому человеку, а жить в качестве человека маленького и цепляющегося за сворачивающуюся маленькую жизнь?

Может ли каждый из тех, кто называет себя патриотом, положа руку на сердце, будучи честным с собой до конца, сказать, что он сейчас осуществляет ту жизнь, которая на практике полностью совместима с его мировоззрением, взыскующим традиционных ценностей, героизма, жертвы, подвига, борьбы с западным сатанизмом, человеческого восхождения и многого другого?

Нет ли между таким его мировоззрением и его же жизненной практикой некоей коварной трещины? И не превращает ли СВО эту трещину в пропасть? Не возникает ли у нас на глазах того противоречия между жизнью и мировоззрением, которое классики называют антагонистическим? И которое, поселившись в человеческой душе, разъедает душу и не позволяет человеку выстаивать в условиях испытаний, ниспосланных отныне и надолго гражданам Российской Федерации?

Этот вопрос участники движения «Суть времени» должны адресовать прежде всего себе. А потом уже другим. В этом смысл осуществляемой нами корректировки, переводящей «Суть времени» на новый — мобилизационный — этап ее существования.

Осуществляя такую корректировку, движение «Суть времени» одновременно заявляет, что оно не посягает ни на какие константы существующей жизни.

Потому что эту жизнь, насаждаемую десятилетиями, в одночасье изменить нельзя.

Потому что все, что можно сделать в одночасье, это помочь такой жизни не рухнуть перед лицом новых вызовов.

Мы не собираемся подвергать эту существующую жизнь сокрушительной критике, то есть способствовать ее обрушению.

Мы всегда вели и будем вести себя и дальше как законопослушные граждане, поддерживая власть в ее попытке худо-бедно обеспечить выстаивание. Не посягая на то, что этому выстаиванию отчасти способствует — на то сопряжение маленькой жизни и маленького человека, которое для многих всё еще является святая святых.

Мы не противопоставляем себя рядовым гражданам, которые впитали определенные представления о том, как надо организовывать свою жизнь. Потому что именно эти граждане сейчас воюют на Украине. И от их человеческого поведения решающим образом зависит исход экзистенциального противостояния, по-прежнему именуемого специальной военной операцией. Мы будем помогать этим гражданам всем, чем можем, с тем, чтобы они выстояли.

И мы не будем ставить палки в колеса действующей власти до тех пор, пока она противостоит Западу. Мы, напротив, окажем ей тактичную помощь, коль скоро она в этом нуждается.

Мы не будем, зацикливаясь на частностях, наводить тень на плетень, лить воду на мельницу врага, критиканствовать и так далее. Потому что положение и впрямь настолько серьезное, что зацикливание на частностях можно сравнить с желанием излечить с помощью аспирина очень тяжелое системное заболевание.

В этот час беды мы предъявляем свои требования не обществу и не власти! Мы предъявляем их себе и только себе.

Мы говорим о новом этапе нашего и именно нашего существования.

Этот этап порожден нашим пониманием случившегося.

Мы можем оказаться правы или не правы в своих оценках и своих организационно-политических начинаниях.

Более того, мы хотели бы оказаться неправыми.

Потому что нам изначально были чужды любые рассуждения по принципу «чем хуже, тем лучше».

Мы отвергаем клевету на создателей Советского государства, якобы мечтавших о поражении России в Первой мировой войне или в войне с Японией — и якобы содействовавших этому поражению.

Мы знаем, что на самом деле те, кто потом создавал советское государство, были глубоко патриотичны и героически воевали в составе царской армии. Ярчайший пример — полный георгиевский кавалер Будённый, и таких примеров достаточно.

Но если кому-то представляется верным отношение к раннему ленинизму как к движению, основанному на подобном «чем хуже, тем лучше», если кто-то верит вымыслам на эту тему, то мы, понимая, что эти «кто-то» есть часть нашего общества, считаем нужным подчеркнуть, что никакого отношения к такому «якобы ленинизму» не имеем.

Мы считаем противостояние России с Западом позитивно судьбоносным.

Для нас это противостояние является войной с абсолютным врагом.

И какие бы не устраивающие нас качества ни имела российская действительность, сам факт ее противостояния абсолютному врагу является благим. А значит, и основополагающим в нашей оценке происходящего.

Но у нас есть своя оценка сложившейся жизненной практики, ставшей стержнем нынешнего существования граждан России после краха СССР. И не предполагающей, как мы считаем, никакого выстаивания в долговременном противостоянии с Западом. Ошибаемся мы или нет, покажет время. Но оценка наша именно такова.

Согласно этой оценке, выстоять в очень крупном и длительном противостоянии с Западом, частью которого является военный конфликт на Украине, можно только постепенно и деликатно формируя другую жизнь, очень сильно отличающуюся от той, которая правила бал и на последнем этапе существования СССР, и в течение всех постсоветских десятилетий. Ну так мы и спрашиваем себя, насколько сами мы способны выстраивать для себя эту самую другую жизнь и реально, по ту сторону всяческих фантазий и глюков существовать сурово и каждодневно по нормам этой другой жизни?

Признание правды о несовместимости нынешнего и грядущего выстаивания с предыдущей жизненной практикой уже не просто назрело. Оно фактически перезрело. И только невроз прежней жизни — всеобъемлющий невроз прежней жизни — является препятствием на пути такого признания, а также всего, что из этого признания вытекает на практике.

Менять устоявшуюся жизненную практику — очень и очень непросто. Более того, это почти невозможно. Но коль скоро без этого обойтись нельзя, то надо осознать всю трудность такой трансформации и всю ответственность за правильность трансформационных шагов.

Для того чтобы человек, привыкший жить определенной жизнью, в одночасье стал жить совсем по-другому, ему надо хотя бы сообщить об этой необходимости. А также о том, чем эта необходимость порождена. А также о том, как именно он должен теперь жить.

Даже если это всё сделать, привычка к прежним, относительно комфортным, формам существования окажется существенным тормозом при переходе к существованию хотя и необходимому, но гораздо менее комфортному. А главное, совсем непривычному.

Эта очевидная констатация не окажется по-настоящему действенной, если вдобавок к ней не будет сказано:

• и о том, каков человек, привыкший жить определенной жизнью;

• и о том, какова эта определенная жизнь, сформировавшая готового ею жить человека;

• и о том, почему с этой жизнью надо завязывать;

• и о том, к какой жизни надо переходить.

Кто-нибудь делает что-нибудь в этом направлении?

Причем всё это должно быть сказано с должной мерой убедительности. И не на языке благих пожеланий, а с той суровостью и доказательностью, которые необходимы в случае, если речь идет о переводе жизни на так называемые мобилизационные рельсы.

Оговорим еще раз, что обычная мобилизация резервистов, осуществляемая при начале любой войны, является лишь частным случаем той общественной мобилизации, без которой никакую крупную войну выиграть нельзя.

Оговорив это, оговорим и то, что даже если все перечисленные выше условия будут выполнены, всё равно результат будет зависеть:

• от того, на каком языке это будет сказано (а этого языка нет!);

• от того, кем это будет сказано;

• и от того, сколь убедительным личным примером это будет подтверждено.

Привычка к жизни, которая была предложена в постсоветский период гражданам Российской Федерации, и в которую эти граждане согласились погрузиться на десятилетия, препятствует даже полноценному пониманию и переживанию новизны той жизни, которая после начала СВО пришла на смену жизни предшествующей.

Для того чтобы до предела заострить данную деликатную констатацию (а, видимо, настала пора сделать именно это), придется отказаться от щадящих формулировок и сказать, что у очень многих наших граждан привычка к предыдущей жизни сформировала:

— во-первых, ум, неспособный осмыслить вопиющую новизну ситуации, возникшей после начала СВО;

— и, во-вторых, душу, неспособную эту новизну по-настоящему пережить, по-настоящему выстрадать.

Мы что, не видим, как души прячутся от происходящего, как нарастает не военная какая-нибудь суета, а подавленность?

Вся структура личности, приспособленная к предыдущей жизни, до колик боится признать нынешнюю стратегическую новизну и категорически не хочет ее переживать, страшась, что такие переживания разрушат личность полностью.

И уж тем более эта структура личности, сформированная, подчеркнем еще раз, всей предыдущей жизнью, несовместима с тем волевым стрежнем, без которого невозможен переход от жизни предыдущей к жизни гораздо более суровой и мобилизационной.

Личность сопротивляется всему, что связано с таким переходом.

Она не понимает, как ей приобрести качества, необходимые для этого перехода.

Она воспринимает трансформацию, без которой эти качества приобрести нельзя, как навязываемое ей необоснованное вмешательство в ее психологический и экзистенциальный суверенитет.

Что же касается власти во всех ее ипостасях, то она на политическом, социальном, экономическом, культурном и информационно-психологическом уровне ведет себя крайне двойственно.

С одной стороны, власть делает всё возможное для того, чтобы убедить каждого отдельного гражданина, что ему такая трансформация не нужна. И что он может и даже должен продолжать жить прежней жизнью, бывшей на протяжении десятилетий единственной гарантией договора между обществом и властью.

А с другой стороны, власть призывает граждан вести себя и частично сообразуясь с новыми нормами, не имеющими никакого отношения к прежней жизни, и в то же время руководствуясь нормами прежней жизни во всем, что не касается частичного перехода к жизни совсем другой. Но частично к другой жизни не переходят!

Всё чаще мы слышим сетования на отсутствие в России той идеологии, которая особо необходима ей в новых условиях, порожденных СВО.

Напоминаю тем, кто сетует, что идеология — это лишь одно из слагаемых чего-то неизмеримо большего и единственно способного порождать новую жизнь. Это неизмеримо большее называется мобилизационным сознанием, мобилизационным бытием и, наконец, мобилизационным языком.

Предположим, что кто-то напишет новую идеологию. Как она превратится в источник нового сознания? Как минимум для этого нужен новый язык. Согласны ли те, кто говорит на сегодняшнем языке, связанном с прежней жизнью и судорожно пытающемся приспособить прежнее содержание к новой реальности, говорить на принципиально новом языке?

Возникнет ли у того, кто начнет говорить на новом языке, новое бытие и новое сознание? Ибо без личного примера подобные потуги абсолютно контрпродуктивны. Подкрепится ли это созданием новой реальности?

Можно ли ожидать от адептов прежней жизни, ее служителей и пророков некоего превращения, аналогичного тому, которое произошло с Савлом на пути в Дамаск?

Или же будут надеты новые маски, которые никого не убедят и вызовут только крайнее общественное раздражение?

Есть ли готовность сказать обществу необходимую ему суровую правду?

Будет ли это сказано убедительно, и как это воспримет общество, у которого прежняя жизнь — хочу подчеркнуть это — породила существенную деформацию ума и души?

Все эти вопросы встают сейчас ребром и не находят ответа. Действующая власть пытается перейти на новую патриотическую «феню», сохраняя прежние константы жизни и ее прежний ценностной каркас. А также все психологические и лингвистические обертона.

Общество слышит от трубадуров власти, что все наши солдаты — чудо-богатыри, вся наша армия блистательно снабжена и вооружена, все наши военачальники — это Суворовы и Кутузовы, а все наши администраторы, включая региональных, по своему уровню гораздо выше Рузвельта, Черчилля и уж тем более Сталина. Услышав это, оно спрашивает, почему тогда отданы определенные территории и осуществляется позиционная война, до сих пор именуемая специальной военной операцией?

Каков правдивый ответ на этот вопрос? Состоит ли он в том, что, начав проводить спецоперацию, власть ошиблась, переоценив свою армию, недооценив украинского противника и его западного покровителя?

Но если ответ таков, то почему власть не хочет сказать обществу этой горькой правды? Ведь потерей авторитета для власти чревата не сказанная горькая правда, а ее утаивание и приглаживание. Правда в том, что власть совершила ошибки? Но в чем источник совершенных ошибок? А если ошибок не было, то почему возникла необходимость мобилизации резервистов? И почему эта мобилизация оказалась столь небезупречной?

Где ответы на эти вопросы? Чем объясняется отсутствие таких необходимых ответов? Могут ли они быть сформулированы на языке прежней жизни, прежних ценностей, прежних отношений между властью и обществом? Пригодны ли для этого прежние трубадуры власти с их покладистостью, которая у нас на глазах превратилась в недопустимую двусмысленность?

Вдумаемся, общество жадно впитывает в себя всё то, что можно назвать прямыми весточками с полей войны. Оно взбудоражено мобилизацией. Оно бесконечно встревожено нанесением ударов по территориям России, находящимся вне зоны проведения так называемой СВО.

Когда ему лгут или пытаются убаюкивать очевидно неадекватной оптимистической информацией, общество начинает иначе прислушиваться к информации, выдаваемый противником. Так уже было в эпоху «Голоса Америки»***, «Радио Свобода»**** и прочих подрывных инструментов информационной войны, которые оказывались эффективными именно за счет слащавости и беззубости официальной пропаганды позднего советского периода.

Достаточно такого информационного и психологического перекоса для того, чтобы общество стало накапливать деструкцию. А при сочетании этих привычек к прежней жизни с тем, что власть рекомендует обществу руководствоваться этими привычками и в дальнейшем, возникает невозможность общенародной мобилизации, необходимой для долговременного выстаивания. Ну и зачем тогда именно к этой мобилизации призывать?

Однако информационно-психологический перекос не является единственным.

Цепляясь за прежнюю жизнь и боясь, что ее обрушение превратится в обрушение договора между властью и обществом, власть время от времени говорит на мобилизационном языке, не подкрепляя эти разговоры реальными действиями. Но большую часть времени говорит на языке прежнем, к общественной мобилизации отношения не имеющем.

По сути, обществу говорят: «Ну, мы вас немножко потревожим, а в остальном, заверяем вас, вы будете жить по-прежнему. Сначала мы вам скажем для проформы о героизме и жертвенности, а потом предложим побежать в супермаркеты. Мы вам сначала в гомеопатической дозе продемонстрируем на билбордах лики героев, совершающих подвиги в ходе СВО. А потом на тех же билбордах в совсем иных дозах появится реклама сосисок или чего-нибудь похлеще».

Так не выигрывают в развернувшемся беспрецедентно остром глобальном противостоянии.

Обществу внушалось, что его освобождают от губительных «совковых» наростов ради вхождения в западную цивилизацию. Но теперь ему ясно заявили, что вхождения не будет. И оно спрашивает, почему его освобождали от этих наростов, если вхождение отменено? И было ли то, от чего его освобождали, уродливыми наростами? Или эти якобы наросты являются на самом деле необходимыми слагаемыми любой невхожденческой жизни?

Отвечая на эти вопросы, власть, по сути, говорит обществу, что вхожденческая жизнь отменена, но подражательная жизнь осталась (входить к сатане мы не будем, но подражать ему мы будем). И что общество должно подражать Западу во всем и не выходить из разного рода ВТО и болонских систем вне зависимости от того, осуществится ли его вхождение в западную цивилизацию. Потому что даже если Запад в эту цивилизацию нас не берет, мы ей должны всё равно подражать. Ибо он, Запад, является эталоном правильной жизни.

Какой? Вот тут-то и останавливаются… Сосуществование маленького человека и маленькой жизни. А тогда — тирания, а тогда — цифровизация и всё остальное.

Одновременно обществу говорится, что подражательность, она же вестернизация, должна сочетаться с метафизическим отвержением той западной цивилизации, которой надо подражать (она ведь является сатанинской).

То есть общество попросту сводят с ума. Ему навязывают диссоциацию, тяжелое невротическое расстройство — и в этом действительно преуспевают. Притом что именно такое навязывание является условием возникновения той самой смуты, которую якобы хотят не допустить. Но предпосылки которой насаждают постоянно и повсеместно.

Что является источником подобного странного и губительного поведения? В какой степени в этом поведении сочетаются властные посылы и общественные ожидания?

Мы не получим ответа на эти вопросы, не определив с предельной внятностью, чем именно являлась и является та прежняя, якобы нормальная, жизнь, которая сооружалась на протяжении постсоветских десятилетий. Как в ней избавлялись от большого человека и насаждали человека маленького?

Давая свой ответ на эти вопросы, мы утверждаем, что за 32 постсоветских года и в особенности за те 22 года относительного успокоения, которые противопоставляют предыдущим «лихим девяностым», в России сформировался уклад жизни, находящийся именно в антагонистическом, то есть непримиримом, противоречии с тем, что сейчас призывают отстаивать, именуя традиционными российскими ценностями. Всё богатство этих традиционных ценностей фокусируется в словосочетании «Святая Русь».

А что такое Святая Русь конкретно, на практике?

Это Русь крайне неудобная.

Это Русь, существенная часть которой находится в зоне вечной мерзлоты.

Это Русь тяжелого, негарантированного земледелия.

Это Русь малой плотности населения и больших расходов на оборону.

Такая Русь сформировала для своих граждан некое представление о суровости, скромности бытия, о счастье, которое не обязательно требует особого материального благополучия. И это есть Святая Русь на практике.

И вот сначала Хрущев с Брежневым, а потом их антисоветские наследники предложили обществу нечто ну никак не сочетаемое с этой самой Святой Русью в ее настоящем понимании. И при этом стали умиляться какой-то гламурной святости, вызвав этим умилением иронию у тех, кто худо-бедно имел опыт существования по реальным законам Святой Руси.

Но ирония эта не помешала обществу, уставшему от Святой Руси и ее тягостной суровости, принять предложенную ему постсоветскую жизнь и сформировать некий постсоветский уклад, к Святой Руси никакого отношения не имеющий.

Да, этот уклад, диаметрально противоположный Святой Руси, является многоликим. Но и тех, кто в рамках этого уклада преуспел, и тех, чьи параметры существования находятся на грани допустимого или даже за этой гранью, нечто объединяет.

Кто-то искренне, а кто-то по долгу службы будут говорить о том, что объединяют их некие духовные скрепы и прочие традиционные объединительные начала.

Однако и тем, кто это утверждает, и их оппонентам в равной степени понятно, что если в существующем укладе имеет место некое объединительное начало, то это настоящее объединительное начало ускользает от любых традиционалистских определений. А также от любого рационального описания, осуществляемого по принципу перечисления того, что является объединительным в данном укладе жизни.

Дать честный ответ на вопрос о позитивном содержании нынешнего объединительного начала невозможно. И всё, что нам остается, это либо развести руками и не давать никаких ответов на этот вопрос, ограничившись цитатой из «Хождения по мукам» и явным креном социального бытия в сторону освобождения личности от большого человека и соединения маленького человека с маленькой жизнью, либо использовать так называемый апофатический метод. То есть метод, в котором характеристика многоликого уклада постсоветской жизни определяется не через присутствие таких-то и таких-то качеств в этой жизни, а через отсутствие в этой жизни неких, казалось бы, неотменяемых качеств.

При применении данного метода тут же обнаруживается, что главными характеристиками того уклада, который сложился за постсоветские годы и в рамках которого оформились уже как минимум два поколения, являются следующие отрицания того, что ранее утверждалось. Что же это за отрицания?

Отрицанием № 1 является очень накаленное и категорическое отрицание всяческого аскетизма, в том числе и того, про который советский поэт Слуцкий говорил, описывая жизнь предвоенного поколения:

Но какое мне было дело,

Чем нас кормят, в конце концов,

Если будущее глядело

На меня с газетных столбцов.

Теперь для большинства населения, состоящего из людей с очень разным достатком, одинаково очевидно, что очень важно, чем кормят, и может быть, это важнее всего. И что рассуждения на тему о том, насколько это на самом деле не важно, представляют собой или крайне неискреннюю патетику, имеющую вполне меркантильный смысл, или ту или иную форму безумия. Хор постсоветских голосов на восклицание о том, что-де, мол, не важно, чем кормят, дружно ответит: «Очень даже важно! Только это и важно!» И так далее.

Нынешний многоликий хомо постсоветикус яростно отвергает любой аскетизм. Он отвергает его с порога как нечто гибельное, постыдное, отвратительное и противоречащее тому по-настоящему вожделенному, что именуется «денежки». И что позволяет маленькому человеку вкусить маленьких жизненных удовольствий — низменных, простеньких, но, так сказать, утешительных. И соразмерных его малости.

Отрицание № 2 касается всех форм чести и аристократизма, вне которого честь не существует. Нет и в помине

• ни дворянского аристократизма;

• ни аристократизма, порождаемого определенным отношением к труду (рабочая честь), многократно явленного человечеству наряду с аристократизмом дворянским («идут хозяева земли, идет рабочий класс»);

• ни, в конце концов, аристократизма купеческого (он же купеческая честь);

• ни так называемой интеллигентской чести, под лозунгом которой прошли два столетия жизни России — девятнадцатое и двадцатое. Ее теперь тоже нет. А она, кстати, очень прочно соединялась с тем аскетизмом, который отрицается наравне с честью.

Тут налицо и очень масштабные проявления того, что теперь отсутствует («не возлюбил бы я тебя, не возлюби я честь превыше»). И нечто менее масштабное, но тоже вполне показательное. Вспомним хотя бы такую мелочь, как пресловутое «карточный долг — долг чести». Мелочь-то мелочь, но, руководствуясь ею, в предыдущие эпохи аж пускали себе пулю в лоб!

А нынешняя эпоха сформировала отказ от серьезного отношения к чести как таковой. Ко всему, что связано с возможностью использования ее как регулятора жизненного поведения — начнешь использовать, не адаптируешься. И в этом смысле нынешнюю эпоху надо именовать бесчестной. И понятно, почему она такова. Потому что нет и не может быть чести без честности, воспринимаемой обществом как нечто очень уважаемое и существенное.

Между тем правящий класс постсоветской России «отоспался» на всем, что связано с честностью как таковой (а значит, и с честью как ее производной), с невиданной в истории яростностью и эффективностью.

Воспевание честности было невозможно в условиях формирования российского капитализма при полном отсутствии первоначального легального накопления капитала, то есть в условиях доминирования криминальных и субкриминальных представлений о жизни.

Но рассматриваемый период уничтожил в итоге даже самые несовершенные криминальные представления об очень своеобразной и двусмысленной «воровской чести».

Чести в постсоветской жизни не нашлось места вообще. И это совершенно очевидно для каждого, кто хочет хотя бы минимальной правды о системообразующих слагаемых нынешнего уклада жизни.

Отрицание № 3 касается всего, связанного с моральными нормами. Молодежь с очень раннего возраста с невероятной силой и массовостью втягивается в неслыханный имморализм. Нормы разврата, беспорядочных сексуальных отношений, невиданных извращений, колоссальной неразборчивости во всем, что касается выработанных ранее человечеством подходов к семейному и иному коллективному бытию, насаждаются ежечасно и причудливо сочетаются с призывом защищать так называемые традиционные ценности.

И пока героем нашего времени остается маленький человек и маленькая жизнь, не может быть достаточно мощного сопротивления такому бесконечно нарастающему имморализму. А унылые назидания, что имморализм — это, видите ли, нехорошо, просто стыдно слушать в условиях нынешнего культурного засилья всего, что провозглашает, насколько именно это и есть хорошо.

Отрицание № 4 связано с невозможностью, неспособностью и нежеланием строить жизнь на основе любого сверхнапряженного усилия, даже того, которое порождаемо самыми омерзительными формами алчности.

Напряженность отвергается как таковая. Жизнь за пределами возможностей и на пределе возможностей изгнана из текущего бытия, ей нет в нем места. Какая мобилизация?

Сформированная личность с младых ногтей категорически неспособна ни на что подобное. И даже если эта личность почему-либо сохраняет какую-то остаточную вялую добродетельность, а это происходит нечасто, она уж точно теряет волевой каркас, в рамках которого вообще можно говорить о напряженности, неистовости, прорыве за грань возможного. Вялость поощряется в рамках сформированного уклада жизни, а напряженность этим укладом расценивается как безумие и неприличие.

Воспевание напряженности имеет место только на уровне совсем пустопорожней болтовни. Да и такая болтовня носит реликтовый характер.

На самом деле напряженность и уж тем более сверхнапряженность (она же страстность, яростность) изгонялись и продолжают изгоняться из нынешней жизни с невероятной настойчивостью. Они отвергаются ею начисто. И в каждом следующем поколении это отвержение нарастает. Нужно быть абсолютно слепыми или до крайности циничными, чтобы не признавать подобного обстоятельства.

Отрицание № 5 проистекает из всех перечисленных выше отрицаний. Нельзя не отрицать предшествующую культуру, если ты отрицаешь сверхнапряженность, нравственность, честь и аскетизм. Потому что предшествующая культура основана на их восхвалении. А для того чтобы культура передалась из прошлого в будущее, чтобы имела место так называемая культурная эстафета, нужно обладать способностью к напряжению хотя бы в процессе обучения и приобщения к традиции. А еще надо обладать каналами, связующими тебя с этой традицией. А также пониманием того, какую адаптационную ценность имеют эти каналы, если ты в этом напряженном состоянии не нужен.

Отрицание № 6 опять же порождено всем, что мы оговорили выше. Нет и не может быть места никакой общинности, соборности, коллективизму в условиях наличия всей череды вышеописанных отрицаний. А также в условиях, когда яростно формируются предельные формы социальной атомизации.

А поскольку коллективизм, соборность и прочие — как фальшивые, так и подлинные — качества, существовавшие в предыдущих укладах жизни, немыслимы вне какого-то представления об общем деле, вне отчетливой готовности приносить жертвы на алтарь этого общего значимого дела, то нет даже самых простейших предпосылок к тому, чтобы какой-то коллективизм возник.

Ведь что такое большой человек? Это человек, убежденный в том, что он осуществляет общее дело. А как можно осуществлять такое дело? Только вместе с другими. Но большой человек изгнан. Общее дело признано коммунистическим бредом. И на его руинах построена маленькая жизнь маленького человека со всеми ее вышеперечисленными укладообразующими отрицаниями.

Отрицание наличия общего дела как такового и тем более необходимости жертвовать чем-то ради него, конечно, является самым главным в череде тех отрицаний, с помощью которых можно как-то описать сформировавшийся за 32 года уклад жизни и не заблудиться в частностях, являющих тебе как бы контрастные лики единого по сути антимобилизационного уклада.

Не вдаваясь в бесконечные детализации, не желая блуждать в зарослях причудливых частностей и размениваться на банальные негодования по поводу несправедливостей, имеющихся место в рамках обсуждаемого уклада, мы просто констатируем, что этот уклад является господствующим. Что он сформировался как макросоциальная реальность и, сформировавшись, поселился в психике людей, погруженных в эту реальность.

Мы констатируем, что с каждым годом всё более мощно раскручивается спираль человеческого бытия, основанного на вышеописанных отрицаниях. Притом что такая спираль может быть только спиралью деградации, регресса и всё большего умаления этого самого маленького человека, а такое умаление является полноценным расчеловечиванием.

Подведя черту под такой оценкой наличествующего, мы задаемся вопросом: что из этого следует? И можно ли как-то противодействовать этому, если оно порождает нечто губительное?

Но порождает ли и впрямь эта реальность нечто губительное?

Для того чтобы ответить на данный вопрос, признаем для начала, что всё вышеописанное не возникало само по себе. Что оно насаждалось десятилетиями. Что оно поощрялось, воспитывалось, навязывалось, культивировалось. И называлось «нормальной жизнью», противопоставляясь при этом как конкретному «совковому безумию», так и всяческому героизму, всяческой мобилизации, которую адепты нормальной жизни называли «вредным безумием». И называют до сих пор.

Теперь те же, кто ранее насаждал «нормальную жизнь», начинают дежурно восхвалять то, что они же называли безумием. Они начинают ратовать за уроки мужества и героизма, за восхваление в школах подвигов пионеров-героев, за институт наставничества и так далее.

Но, ратуя за это и восхваляя это, они «нормальную жизнь» (то есть маленькую жизнь маленького человека) не отменяют. Да и вряд ли, повторяем, ее можно отменить указом в одночасье, если она насаждалась более тридцати лет.

Так называемая нормальная жизнь с ее отрицаниями остается прежней. А сохранять это прежнее и насаждать в нем то, что им же отрицается и что с ним категорически несовместимо, можно только в двух случаях.

Первый — если ты фантастически, немыслимо неумен.

Второй — если ты преисполнен глубочайшего презрения к «быдлу», которое, мол, некритически воспримет всё, что ты будешь насаждать. И станет тем, чем ты хочешь, в миг единый, потому что ты этого потребовал и стал это насаждать.

Так называемая «нормальная жизнь» в условиях отсутствия совсем серьезных нагрузок на государство и общество могла воспроизводиться, постепенно сводя на нет общество и государство. Но это был мягкий и постепенный процесс, в рамках которого можно было существовать до начала специальной военной операции.

А потом началась она. И выяснилось, что началась не кратковременная военная судорога, затрагивающая только профессионалов, а настоящая мировая война.

Война с огромными жертвами.

Война, требующая предельного напряжения сил.

Война, способная осуществляться только на основе настоящей общественной мобилизации, в рамках которой призыв на службу является, повторяем, существенной, но частностью.

Выяснилось, что нужно предельно мобилизовать общество, которому перед этим десятилетиями вменялась именно антимобилизация, она же «нормальная жизнь».

И что очевидным образом это нельзя делать директивно.

Особенно если директивы исходят от тех же, от кого десятилетиями исходило нечто прямо противоположное.

Так что же делать, если «нормальная жизнь» сначала насаждалась, а потом, когда она возобладала, такому нашпигованному этой нормальной жизнью организму, запрограммированному на антимобилизацию и минимальность нагрузки, стала вменяться экстремальная нагрузка в виде фактически мировой войны, проигрыш которой обернется расчленением государства и геноцидом?

Нас могут упрекнуть в том, что мы на самом деле осуществляем очень резкую критику всего наличествующего, сопровождая ее лукавыми словами о якобы отказе от этой критики. Но этот упрек в высшей степени несправедлив.

Потому что мы уверены в невозможности стремительного изменения уклада жизни, насаждаемого в течение десятилетий. А значит, мы уверены и в необходимости действовать с опорой на этот уклад, нравится он нам или нет. А раз ты действуешь с опорой на него, то ты тем самым исходишь из невозможности революционных преобразований, осуществляемых с «разрушением до основанья».

Во что же тогда мы верим? В то, что другая жизнь может быть сформирована гражданским обществом. И что сегодняшняя российская действительность не чинит непреодолимых препятствий такому формированию. Ну так его и надо осуществлять.

И не надо противопоставлять эту другую жизнь, поначалу очень несовершенную и маломощную, тому, что уже сформировано и должно выстаивать. Не противопоставлять сформированному надо другую жизнь, а побуждать другую жизнь помогать наличествующему меняться. В этом осуществляемый нами подход. Чем он обернется — покажет будущее.

До тех пор, пока власть, опирающаяся на существующую жизнь, будет каким-то образом, пусть сколь угодно несовершенно, противостоять абсолютному злу, ее надо поддерживать. Как и ту жизнь, на которую она опирается.

А если всё обернется разгромом и капитуляцией, то есть огромной бедой, то беду эту надо избывать с опорой на то, что готово к экстремальным нагрузкам, то есть на другую жизнь.

Нельзя вожделеть такого разгрома. Напротив, надо сделать всё, чтобы страну миновала чаша сия.

Вот наш подход к нынешней ситуации.

Исходя из этого подхода, мы создали свою коммуну в преддверии начавшихся на Украине событий.

Исходя из этого подхода, мы развивали свою коммунарскую деятельность.

Вдумаемся — если мы правы, то рано или поздно существенная часть нашего общества, осознав эту правоту, начнет реализовывать другую жизнь, отряхивая прах жизни нынешней со своих ног. Это ведь не только в «Русской Марсельезе» есть такие строки. Они есть и в религиозной классике.

Почему бы этой существенной части не опереться на уже имеющийся общинный опыт?

И почему обязательно нужно исходить из того, что две жизни — предыдущая и другая — окажутся в антагонизме друг с другом, а не войдут в иные отношения, формируя новую реальность?

Почему бы другой жизни не стать катализатором изменений того, что нам дано в виде наличествующего? И что мы именуем прежней жизнью. Ведь таким катализатором Поклонной, безусловно, стал митинг на Воробьевых горах. И это для всех очевидно.

А если прежняя жизнь сумеет выстоять и без опоры на другую, то другая жизнь станет как минимум ее существенным слагаемым. Как это и было в досоветскую эпоху жизни России, когда формировавшие другую жизнь старообрядцы отнюдь не являлись деструкторами, а напротив, создавали новые предприятия, служили в армии, входили в управленческую элиту. Зачем гадать на кофейной гуще о том, как остро развернутся события? Не лучше ли вспомнить известную рекомендацию: «Будем рассчитывать на худшее. Пусть хорошее станет приятной неожиданностью»?

Займут российские войска Киев в 2023 году — мы будем искренне рады. Но рассчитывать мы будем на другое. И, рассчитывая на другое, поддерживать тех героев, которые сражаются, не распростившись до конца с той жизнью, которая им была предложена ранее, и которая мобилизации как бы не предполагала. Так сражаются сейчас те наши воины, от которых зависит судьба нашей страны и в число которых входят и члены нашей организации.

Россия оказалась в новой реальности стремительно. Она не занялась переделкой реальности в тот период, когда бандеровцы уже переделывали Украину на свой черный, бесконечно зловещий, но мобилизационный, отшлифованный за десятилетия неонацистский манер.

Так что работать придется в рамках наличествующего, не охаивая наличествующее, но и не превознося его в качестве идеала, опираясь на который Россия способна к долговременному выстаиванию.

На текущем этапе жизни страны мы всего лишь говорим о том, что мировоззрение и жизненная практика должны войти в иные отношения, нежели на предыдущем этапе. И что мировоззрение «Сути времени» изначально, с момента создания организации, базировалось на необходимости формирования именно другой жизни, а не только других концепций и патриотических уличных действий.

Теперь такой подход стал гораздо более важным, чем ранее. Он — считаю необходимым это подчеркнуть — стал качественно более важным. Ибо история уже просто вопиет о необходимости другой жизни, она требует ее для спасения Отечества, мира, гуманизма, рода человеческого, наконец.

Откликаясь на этот зов, в коммуну за последние годы перешла большая часть актива «Сути времени». Численность коммуны возросла в три раза. При этом коммуна не потеряла связи с регионами и сформировала региональные бюро, состоящие из коммунаров.

Коммуна может общинным образом строить другую жизнь. В ней усиливаются нагрузки, осуществляется мобилизация, создаются новые интеллектуальные и информационные структуры.

И не только интеллектуальные, не только информационные. При всей важности таких структур новая эпоха явным образом требует создания так называемых парамилитарных структур — абсолютно конституционных, совершенно не ажиотажных, основанных на железной дисциплине и неукоснительном соблюдении законов Российской Федерации.

Уже сегодня законодательная база дает возможность создавать такие структуры. А завтра эта база будет расширена. Нынешняя ситуация не позволяет рассчитывать на простое воспроизводство всего наличествующего, осуществляемое в течение долгого времени. Уже сейчас наряду с российской армией в судьбоносном военном конфликте участвуют и известные парамилитарные структуры. А завтра они станут еще намного разнообразнее. И к этому надо быть готовыми уже сегодня.

Спросят: «А если завтра они не станут более разнообразными?»

Отвечаем: «Тогда всё, что потребует новая действительность, сможет быть размещено в рамках уже действующего законодательства».

Вопрос не в том, как это законодательно оформить. Было бы оно, это нечто, которое стоит оформлять. А создать это нечто сразу нельзя. Это требует времени, усилий, общинного коллективного проживания и готовности к человеческому глубокому преображению.

Нельзя загадывать наперед, какова будет направленность всего этого на новом этапе. Но какой бы она ни была конкретно, она, безусловно, будет. И, безусловно, потребует всё большего и большего задействования того, что начато в нашей коммуне и что должно быть продолжено в ней на новом этапе с гораздо большей активностью.

А такое продолжение, в свою очередь, требует, чтобы «Суть времени» была дооформлена мобилизационным образом. И чтобы коммуна, в которую уже сейчас входит очень большое число членов движения, сыграла в жизни движения еще большую и качественно новую роль. В сущности, для этого даже не потребуется ущемление демократических прав членов движения. Хотя достаточно комично держаться за эти права в совершенно новой ситуации, требующей абсолютно иных подходов.

Говоря о парамилитарности, мы не считаем необходимым заведомо укладывать ее в прокрустово ложе каких-нибудь казацких начинаний или тех частных военных и разведывательных компаний, которые, возможно, будут созданы через какое-то время. Но мы не исключаем и подобного разворота событий.

Однако намного важнее, по нашему мнению, другое. В новой исторической ситуации коммуне, а значит, и движению в целом, предстоит на практике досоздать и начать развертывать деятельность Трансдисциплинарного военного университета, основу которого заложила созданная коммуной Школа высших смыслов.

Коммуна будет создавать также совсем новые структуры — культурные, психологические и, конечно же, идеолого-информационно-интеллектуальные.

Уже сейчас коммуной создана принципиально новая редакция шеститомника «Украинство», первые два тома которого выйдут в самое ближайшее время. Это и есть концептуальная, мировоззренческая борьба, реализованная на практике за счет огромных усилий коммунаров. Только на ее основе может быть переломлена ситуация в информационной войне.

И здесь опять-таки лидирующую роль не может не занять коммуна, усиливая работу и информагентства Красная Весна, и газеты «Суть времени».

Коммуна резко развивает культурную деятельность и переходит к этапу, на котором идея нового человека и достройки советской идеологии будет реализована на практике.

Коммуна с огромными трудовыми затратами добивается создания комплексных методов реабилитации и трансформации жертв той травмы, которую коммуна называет травмой поражения в холодной войне. Посттравматический период после Вьетнама внимательно изучался и обсуждался американцами. А посттравматический период после холодной войны — должен ли он обсуждаться нами?

Без разработки и осуществления таких методов разговоры о другой жизни абсолютно бессмысленны. Ибо общинная практика является необходимой для другой жизни, но недостаточной для ее полноты. Слишком сильно прежняя жизнь укоренена в сознании и поведении.

Без системной реабилитации, опирающейся на научный фундамент и экзистенциальные практики, синдром поражения в холодной войне не может быть снят, а значит, не может быть развернута и настоящая победительная трансформационная перспектива.

Не означает ли всё это сведения движения «Суть времени» к коммуне, с отсечением всего остального?

Конечно, нет. Но новая роль другой жизни как целевой установки, осуществляемой на практике, означает другую роль коммуны и другие формы взаимодействия между ней и некоммунарским активом «Сути времени».

Помимо всех крупных позитивных надобностей, порождающих такие новые отношения, есть и практические вопросы, вытекающие из злобы дня.

Я уже обсудил их, вспомнив о приспешниках господина Пономарёва*****, прятавшихся под красными масками. Но чем острее будет становиться ситуация, тем больше будет людей, или размывающих отстаиваемый нами категорический императив, он же «в огне брода нет», или этот императив отрицающих. И на самом деле стоящих на стороне нашего врага.

Всё это придется отслеживать и обезвреживать, разумеется, по возможности мягко и при категорическом соблюдении законности. Но форма отслеживания и обезвреживания — это одно, а сама необходимость этим заниматься — это другое. Именно ее породила и обострила война. Мы никуда от этой необходимости не можем и не должны прятаться.

Информационно-идеологическая война нарастает. Она приобретает всё новые и новые формы, вовлекает в себя всё новые и новые контингенты, разного рода политические болота в первую очередь. Коммуна способна это систематически отслеживать и пресекать. А это абсолютно необходимо в военное время.

Поэтому созданные коммуной бюро будут осуществлять аккредитацию некоммунарского актива в качестве членов переформатированного движения «Суть времени», которое предстоит создать в течение ближайших месяцев.

Все же остальные, способные оказывать самую разнообразную помощь «Сути времени», должны знать, что мы за эту помощь искренне благодарны. Должны понять существо производимых трансформаций и их категорическую необходимость. Должны поверить в то, что мы всегда открыты тем, кто готов учесть необходимость судьбоносных изменений и в эти изменения вписаться. И что мы всегда будем относиться с предельной теплотой к тем, кто, симпатизируя нам, готов участвовать в работе «Родительского Всероссийского Сопротивления», агентства Красная Весна, в других формах нашей деятельности, как простейших, так и достаточно сложных. Но кто пока не готов взвалить на свои плечи груз, который реально надо взваливать для того, чтобы на практике осуществилась мобилизационная трансформация «Сути времени».

Конкретные уставные нормы, в которых будет перечислено, что именно требуется для вхождения в «Суть времени» в ее новом мобилизационном варианте, будут приняты на съезде, который завершит переоформление нашей организации в мобилизационном ключе.

Никакой чванливости или элитарности в осуществляемых действиях нет и в помине. Они продиктованы военной необходимостью и будут наращиваться по мере наращивания неблагополучия, для недопущения которого движение сделает всё, что в его силах.

Позвольте поздравить всех членов нашего движения с началом нового этапа его деятельности и приведения этой деятельности в соответствие с новой жизнью. Твердо убежден, что только это даст нашему движению перспективы и позволит ему воздействовать на происходящее.

Лидер движения «Суть времени»
Сергей Кургинян

---

* — настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Пономарёв Илья Владимирович либо касается деятельности иностранного агента Пономарёв Илья Владимирович.

** — настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Пономарёв Илья Владимирович либо касается деятельности иностранного агента Пономарёв Илья Владимирович.

*** — настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом «Голос Америки» либо касается деятельности иностранного агента «Голос Америки».

**** — настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом «Радио Свобода» либо касается деятельности иностранного агента «Радио Свобода».

***** — настоящий материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен иностранным агентом Пономарёв Илья Владимирович либо касается деятельности иностранного агента Пономарёв Илья Владимирович.