Анализируя сюжеты, разворачивающиеся вокруг генетики, которая якобы все обуславливает, а будучи познанной, способна полностью подчинить себе человеческое начало, — начинаешь спрашивать себя о том, имела ли и впрямь позднесталинская борьба с этой самой генетикой исключительно деструктивный характер.
То есть, с одной стороны, конечно, она имела такой характер. Потому что атаковать любое понимание человеком всего на свете, включая собственную природу, позорно и бессмысленно.
Но, с другой стороны, борцы с генетикой, возможно, учуяли уже тогда какую-то фундаментальную скверну, исходящую от этой научной дисциплины. А мы — так сейчас в такую скверну погрузились, что называется, по полной программе.
И коль скоро подчинимся доминирующему сейчас представлению о человеке, то разведем руками и скажем: «22 апреля 1870 года родился человек с такими-то генетическими особенностями». А дальше — развилка. Кто-то скажет, что это были благие выдающиеся генетические особенности. А кто-то — что это были особенности сугубо криминальные и деструктивные.
Но каждый раз, когда начинаешь размышлять о выдающихся особенностях тех или иных личностей (а эти размышления подстегивают соответствующие даты), то спрашиваешь себя: «Неужели эти выдающиеся особенности порождены геномом родившегося выдающегося человека? И что же это за такой особый геном?»
Ну, хорошо, для верующих людей исключительность генома может объясняться неземными или не вполне земными обстоятельствами. Но это в случае Христа или Геракла. А в других случаях? Никто ведь не называет ни Магомета, ни Будду обладателями этакого не вполне земного генома. А если речь о земном геноме, то как должна выглядеть его специфика у тех, кто способен своими действиями и своими словами изменить историю человечества?
Какие там молекулы особым образом сцепились, породив подобные фундаментальные изменения жизни рода человеческого? И неужели кто-то действительно верит в то, что это именно какие-то молекулы вцепились друг в друга столь необычным образом?
Я лично в это не верю. Хотя бы из математических соображений. Потому что определенное сцепление этих молекул, сколь бы экзотическим оно ни было, должно происходить гораздо чаще, нежели пришествие людей, способных фундаментальным образом изменять человеческую историю.
Но математика не доминирует в моем отрицании столь модного сейчас генетического обусловливания всего на свете. Доминирует скорее особая интуиция, подсказывающая тебе, что человеческая история не является ни скучной, ни пошлой. А генетическое объяснение истории является и скучным, и пошлым. А значит, оно является попыткой навязать нам всем ту скуку и пошлость, которые нами почему-то инстинктивно отторгаются. И что же, такое отторжение носит тоже генетический характер? «Генетически заданное отторжение генетического…» Смешно.
Но что за человек родился тогда 22 апреля 1870 года?
Может быть, родился всего лишь обычный яркий представитель того класса обездоленных, который потом совершил Великую Октябрьскую революцию, изменившую ход мировой истории? Тут дело даже не в том, что Ленин дворянин и к классу эксплуатируемых не имеет прямого отношения. Такие соединения элиты с обездоленными происходили постоянно с незапамятных времен. В них нет ничего особенного.
Так в чем же дело?
Дело в том, что Великая Октябрьская социалистическая революция и все, что за ней воспоследовало, наиочевиднейшим образом являются порождением исступленного и безмерно талантливого вмешательства в исторический процесс очень маленькой группы людей, собранных в большевистскую партию. И собранных не кем-то, а лично Лениным. Ленин этих людей распознал, воспитал. Он создал из них особо сплоченную когорту революционеров. Эта когорта была явлена народам Российской империи в момент, когда народы эти отказались нести крест государственности. Они устали от этого креста. Перестали понимать, в чем его смысл. И их уже нельзя было воодушевить лозунгами «государственность или смерть». Скажешь им о таком «или», они скажут: «Ну, так лучше смерть». И умрут. Разве не было такого в мировой истории? Было и не раз.
Отчаявшееся, деградировавшее население сгнившей и рухнувшей Российской империи надо было не запугивать смертью, как страшной альтернативой взваливания на себя очередного креста очередной государственности. На такое запугивание население ответило бы примерно теми словами, которые Лев Толстой сказал по поводу Леонида Андреева: «Он пугает, а мне не страшно».
А поскольку население не обладало интеллигентностью, необходимой для того, чтобы сформулировать свое суждение с таким изяществом, то оно, в ответ на запугивание смертью в случае отказа от государственности, просто бы смачно сплюнуло и произнесло какие-нибудь непечатные слова. После чего государственность и накрылась бы окончательно.
Значит, надо было явить населению нечто чудесное, неслыханное и убедить его в возможности этого неслыханного. То есть совершить именно то, что именуется чудом. Это и было совершено. Население восприняло от большевиков новую весть. Явление большевиков народам России и впрямь напоминало чудесные явления народам тех или иных чудесных людей, сулящих принципиально новую жизнь. И говорящих народам: «Вы устали от той, старой жизни, а не от жизни вообще. Новая жизнь возможна. Она прекрасна, чудесна. Она заслуживает тех жертв, которые вы под нашим водительством принесете на алтарь построения этой абсолютно новой и великолепной в своей неслыханной чудесности жизни».
Сказать-то такие слова нетрудно. И совсем нетрудно облечь их в удобопонимаемую форму, соединив с какими-то конкретными вековечными ожиданиями. А вот как сделать так, чтобы слова стали плотью, полной благодати и истины? Или, иначе говоря, чтобы в эти слова поверили, причем поверили настолько, что вышли из предсмертной комы и начали творить неслыханное, найдя в своем полуумершем естестве неслыханные резервы энергии и жертвенности?
После Февральской революции никто из руководства большевистской партии не понимал, что именно нужно делать, и как будут развиваться процессы. Это понимал только Ленин. Весь груз подготовки неслыханной Октябрьской революции лег на плечи этого человека, долгие годы находившегося в эмиграции и оторванного от российской действительности. Он один был не растерян, предельно собран и абсолютно точен в своих прогнозах. Без него революция бы не состоялась. Ну, и как тут быть с гипотезой о выразителе классовых интересов?
Во-первых, классовых ли…
А во-вторых, выразителей было очень много. А Ленин был один.
Или, точнее, были двое — Ленин и смердящее болото хаоса, засасывающее в себя народы России.
Такое же одиночество имело место в период заключения Брестского мира. А если бы он не был заключен, не было бы ни Советского Союза, ни знамени над рейхстагом. А вот рейхстаг бы был. И властвовал бы над миром.
Но ведь в таком же одиночестве Ленин был и тогда, когда отстаивал определенный тип членства в партии, тот тип, который и породил большевистскую когорту. В момент Февральской революции эта когорта была крайне малочисленна. Она радикально уступала в численности и кадетам, и эсэрам, и меньшевикам. Но она имела качественно иную политическую и экзистенциальную природу. И только эта природа, взращенная Лениным, могла, будучи явлена народам России, побудить их к чему-то неслыханному.
Ленин был фактически одинок и тогда, когда распускал вконец разложенную русскую имперскую армию и создавал на ее месте армию принципиально новую. Сын учителя Ленина, господин Керенский, цеплялся за старую армию. Но ведь не он один. Было страшно распустить то, что есть. Потому что казалось, что новое не соберется. Это казалось почти всем, кроме Ленина. Лозунга «социалистическое Отечество в опасности» и особой природы большевистского комиссарского состава оказалось достаточно для того, чтобы новая армия собралась. И, собравшись, победила.
Я не хочу в этот день, который мы празднуем именно как день чуда, обсуждать подробно все остальное, связанное с Лениным. Для этого надо написать отдельную книгу. Мне просто кажется, что отношение к этому дню как к чудесному (причем такое, которое было бы лишено всякой патетики и имело бы очень суровое содержание) необходимо сегодня как никогда. Потому что ситуация во многом повторяется. Мир без надежды… Россия, не без удовольствия тонущая в очень специфическом болоте… Все черты последних времен… Если чудо, явленное нам 22 апреля 1870 года, было возможно когда-то, значит такие чудеса возможны в принципе. А значит, у человечества есть шанс.
