Каждый раз, когда я сталкиваюсь с противоречивыми оценками того, что именуется по-прежнему специальной военной операцией, мне вспоминаются слова матери по поводу произведения Александра Солженицына «В круге первом».

Прочитав этот роман в самиздате, мать сказала мне: «Что-то из того, что прискорбным образом происходило и происходит в нашем отечестве, Солженицын действительно схватывает, спору нет. Но если бы всё было так плохо, как он говорит, то в московских булочных не было бы хлеба, а я его каждое утро покупаю».

Сказав мне это, мать добавила: «И зачем Солженицын пишет о том, что заключенных поместили в машину с надписью „Мясо“ на нескольких языках? И что иностранный корреспондент написал, увидев машину, что в Советском Союзе успешно решается продовольственная проблема? А мы же все знаем, что заключенных возили в машине, на которой было написано „Хлеб“, а не „Мясо“. И написано было на одном языке. Зачем эта туфта? На кого она рассчитана? На тех, кто совсем ничего не знает о нашей действительности?»

Перефразировав тогдашние слова матери, могу сказать: «Критики, говорящие об очень существенных недостатках в действиях наших военных, схватывают что-то существенное. И, наверное, этих недостатков еще больше. Но если бы всё было так плохо, как говорят эти критики, то украинские войска были бы в Белгороде и Брянске. А пока что происходит нечто прямо противоположное. Худо-бедно, но Артёмовск находится под нашим контролем. И это очень крупное событие».

Развивая эту мысль, повторю многое из того, что говорил ранее. Я считаю дей­ствительность, сформированную в России за постсоветское тридцатилетие (притом что формирование этой действительно­сти началось в позднесоветский пери­од), не просто плохой, а отвратительной. И не просто отвратительной, а несовместимой с тем выстаиванием, которое Россия будет осуществлять просто ради своего выживания.

В стратегическом плане эта действительность не позволяет России выстоять. И потому ее надо менять. Но создатели этой действительности, во-первых, заданы в том, что касается своей любви к ней. Мне эта действительность кажется отвратительной, а им — замечательной. Прекрасной, как никогда в истории России. И при этом оправдывающей их земное существование, потому что именно они являются создателями этой действительности.

Итак, во-первых, такое отношение к действительности исключает титанические усилия, необходимые для того, чтобы привести созданную действительность, которую я раз за разом называю вхожденческой, в соответствие с новой задачей выстаивания России в долговременном конфликте с Западом, всерьез собравшимся подвести черту под историей существования нашего государства.

А, во-вторых, готового субъекта, способного к тем титаническим усилиям, без которых действительность изменить нельзя, явным образом не существует. И наша власть, не желающая менять действительность по причине своего трепетного отношения к оной, вдобавок справедливо боится того, что ее неуклюжие и непоследовательные попытки изменить эту действительность приведут к тому, что действительность отреагирует на эти попытки очень опасным образом. То есть попросту сметет власть.

Поэтому власть бережет действительность и по причине своего трепетного отношения к ней, и по причине страха перед любыми стратегическими форсированными изменениями действительности. Власть на тактическом уровне старается задействовать потенциал существующей действительности для проведения так называемой спецоперации.

Одновременно с этим власть яростно отторгает изменения действительности по указанным мною выше причинам. Ей эти изменения, повторяю, отвратительны, ибо они уродуют то замечательное, что удалось сделать. Для нее эти изменения непосильны, и она их боится.

Предложу читателю простейшую метафору, заранее оговорив, что она является неверной, но позволяющей осмысливать происходящее нужным образом. Предположим, что вам ужасно симпатично такое животное, как овца. Что вы упиваетесь ее блеяньем. Что вам нравится ее стричь и пользоваться ее шерстью. Что вы являетесь почитателем овечьего сыра и так далее. Одним словом, вас воспламеняет чувство безмерной любви к овце, и вы, поддаваясь этому чувству, считаете овцу существом, способным решать любые ваши задачи. Как заблеет, например, овца на ту или иную тему, включая тему нашего ядерного арсенала, так сразу все впечатлятся и под воздействием этих сильных впечатлений согласятся с нашими предложениями.

Метафора, повторяю, отчасти неверная. Чуть позже скажу, почему. Но, честное слово, не бессмысленная. Я очень часто слышу нечто вполне себе блеющее по поводу того, что мы, бе-бе, ого-го какие и когда заблеем по-настоящему, никому мало не покажется.

И вот теперь представим, что вы живете в комфортном, нравящемся вам доме и любуетесь тем, как овца щиплет траву на великолепной лужайке, окружающей ваш дом. И вдруг, батюшки! Из соседнего леса выходят волки. Они приближаются к вам всё ближе. И кто-то вам говорит, что надо бы обзавестись крайне вам несимпатичным волкодавом. А вы этому советчику отвечаете: «Что вы такое говорите? Я для решения всех проблем использую овцу и потому, что я ее обожаю, и потому, что я твердо убежден, что этой овце, в силу ее замечательности, по плечу решение любых задач. Так что когда волки подойдут, овца как заблеет! И волки, испугавшись этого очень убедительного блеяния, сразу убегут обратно в лес».

Так вот, если считать вхожденческую реальность (я имею в виду реальность, сооруженную нашей элитой для того, чтобы войти в западную цивилизацию) этой самой овцой, то попытки убедить волков овечьим блеяньем, даже очень грозным, вряд ли являются эффективными, правда же?

А теперь, почему я считаю свою метафору не до конца верной. Потому что (продолжаю свою методологическую адресацию к давним словам моей матери) если бы эта действительность была овцой, а Запад и Украина — волками, то нацисты были бы уже не просто в Брянске и Белгороде, но и в Рязани, Ростове и других городах нашей родины. А пока что российские силы зачистили Артёмовск.

Значит, та действительность, которую соорудили за последние тридцать лет, не является на сто процентов овцеподобной. Просто по факту не является, и всё тут. Но это же не значит, что в нашей действительности нет ничего овцеподобного в том смысле, который я вкладываю в это слово. Сколько-то процентов этой овцеподобности существует. Пусть не сто, а тридцать или двадцать. Разве этого мало?

Один из вопросов, который некогда задавали источнику многих советских анекдотов — «ереванскому радио», звучал так: «Можно ли скрестить корову с медведем?» На этот вопрос ереванское радио отвечало: «Не только можно, но и нужно, чтобы оно летом давало молоко, а зимой сосало лапу».

Так вот, можно ли скрестить умилительный, бюргерский, постсоветский мир, он же овца из моей метафоры, с волчьим оскалом криминала? Как выяснилось, очень даже можно. И именно это было сделано за последние тридцать лет, притом что, повторяю, предтечей этого «великого делания» была вся позднесоветская жизнь.

Такой гибрид оказался способен огрызнуться. И мы не должны саркастически смеяться по этому поводу. Потому что если бы этот гибрид не огрызнулся, то Россия была бы уже оккупирована и разделена на части. Но давайте задумаемся по поводу перспектив данного гибрида.

Финляндия вошла в НАТО следом за прибалтийскими странами, вот-вот войдет и Швеция. Каковы в связи с этим перспективы нашего Балтийского флота? Ведь мы же помним, что в Великую Отечественную войну стремительная оккупация нацистами Прибалтики привела к очень тяжелому положению нашего Балтийского флота. Что будет теперь? Как мы будем защищать Калининград? Чем мы ответим на вызов?

В далекую сталинскую эпоху нам, по сути, пришлось ответить на него противодействием наших сухопутных войск нацистскому флоту, не так ли? Да, мы не потопили корабли, как во время Крымской войны. Но мы превратили их в нечто наподобие мощных полусухопутных батарей.

Что мы будем делать теперь? Мы не сталинский СССР. Мы — этот самый гибрид, который я описал. Мы перегоним куда-то Балтийский флот и усилим сухопутную оборону? Куда мы его перегоним? В Арктику? Мы будем адекватны в военно-морском смысле лишь в Арктике и на Дальнем Востоке? Но там-то тоже всё далеко не безоблачно.

А Черное море? Тут ведь всё зависит от поведения Турции. А ее поведение зависит от итогов выборов. Притом что эти итоги, что называется, фифти-фифти. Пока что турецкий флот не представляет для нас непосредственной угрозы. Но это пока что. Достаточно небольшой прозападной гирьки на качающихся турецких весах, и мы окажемся не в двусмысленной ситуации, которой сейчас умиляемся, а в ситуации турецко-украинского военного союза.

А ведь не только русско-турецкие весы колеблются. Колеблются еще и весы турецко-иранские. И это очевидно. Если эти дипломатические колебания разразятся чем-то конфликтным, чью сторону мы примем?

Но дело ведь к такому гипотетическому союзу не сводится. Для того чтобы удержать Черное море, мало Крыма. Иначе говоря, Крым необходим, но недостаточен. Для того чтобы мы удержали Черное море, нам нужно занять Одессу и Николаев, отсечь Украину от Черного моря раз и навсегда. И решить еще несколько всем понятных проблем.

Значение победы в Артёмовске никак не умаляется этими моими рассуждениями. Это значение огромно. Взятие даже нескольких домов, купленное героизмом наших войск и потерями, которые всегда придают горький привкус любым победам, — это сейчас событие геополитического масштаба. А тут речь о серьезном укрепрайоне и плацдарме, с которого ВСУ все последние годы атаковали Горловку.

Но как быть с Одессой и Николаевом? Как в короткие сроки десятикратно усилить Черноморский флот и обеспечить его совершенно необходимыми территориальными завоеваниями, без которых мы надолго и на Черном море не удержимся? А в случае, если не удержимся, возникнут большие проблемы с Крымом, не так ли? И не только с Крымом. На Кавказе они тоже возникнут. Как говорят в таких случаях: и понеслось…

А теперь перехожу от этих частностей, сколь бы существенными они ни были, к стратегии.

Буржуазный мир в принципе не может обеспечивать свое полноценное функционирование без войн. Препятствием на пути такого единственного военного обеспечения функционирования буржуазного мира стало возникновение ядерного противостояния. Большая война давно бы началась, потому что без нее нельзя решать вопиющие экономические проблемы. Но никто пока не хочет начинать войну, порождающую гарантированное взаимное уничтожение. Однако и без войны нельзя.

И вот западный гений изобрел так называемую среднюю войну. Когда говорю «гений», то имею в виду, конечно, нечто концентрированно злое. И в этом смысле оппонирую утверждению пушкинского Моцарта о том, что гений и злодейство — две вещи несовместные. В том смысле, в котором я говорю, еще как совместные.

Ну так вот, этот злой гений втянул Россию в среднюю войну, от которой Россия не могла отказаться. Причем злой гений втянул Россию в эту войну, прекрасно понимая, какова сформированная не без его участия русская действительность.

Логика такой войны всем очевидна. Украина не является членом НАТО, поэтому НАТО не обязано защищать ее военным путем и русско-украинский конфликт может считаться средней войной.

Но при этом НАТО решает все задачи. Оно поддерживает Украину, разрушает любые русско-германские связи, которые беспокоят США, окончательно порабощает Европу, насыщает возможностями военно-промышленный комплекс США и сопряженные с ним отрасли, списывает на войну всю нерешаемую социальную проблематику и так далее.

Реализовав это гениальное изобретение и наслаждаясь его эффективностью, НАТО и совокупный Запад почему-то должны захотеть выкинуть это изобретение в утиль? А с какой стати, простите? Бытовала бредовая мысль о том, что если только Украина не долбанет по русским так, чтобы те опозорились, то Запад разочаруется и прекратит оказывать Украине помощь.

Ну и что мы видим на деле? Произошло обратное. Не Украина долбанула по русским в данный момент времени, а наоборот — русские выиграли ту битву за Артёмовск, которая так сильно рекламировалась Западом. И что, после этого Запад разочаровался в Украине? Мы ведь видим противоположное. Как только наши взяли Артёмовск, Запад заявил, что передаст Украине много самолетов F-16. До этого Запад от такой передачи отказывался.

Значит, чем больше будет проигрывать Украина, тем больше, а не меньше Запад будет ей помогать. И никакие европейские стоны ничего тут не изменят. И уход Байдена ничего не изменит. Буржуазному западному миру была нужна большая военная встряска, причем такая, чтобы умирали какие-то украинцы, являющиеся абсолютно бросовым товаром, а встряска разворачивалась так же, как она разворачивалась, когда французы и немцы в ходе Первой мировой войны гибли под Верденом, а англичане под Ипром.

Хищная, кровавая украинская элита получила всё, что ей нужно, — возможность продавать простонародные трупы по такой-то прямой финансовой цене и по такой-то репутационной цене. И она этим пользуется. У нее есть возможность продать еще пару миллионов украинских трупов. С какой стати она от этого откажется? Для нее позиционная война на уничтожение является источником и материальных выгод, и удовлетворения политического самолюбия.

Сегодня F-16 (прямо скажем, не лучшие самолеты), завтра F-35 (самолеты вполне хорошие). Сегодня ракеты с дальностью 200–300 км, завтра — ракеты с дальностью в тысячи километров. А почему нет? Как пелось в советской песне, «всё еще впереди, всё еще впереди».

Нам придется менять действительность. Эти изменения будут очень болезненными. Действительность такова, что менять ее будет почти невозможно. Эти изменения отнюдь не вызовут всеобщего восторга. Для власти они будут и материально, и психологически травматическими донельзя. И всё же на них придется идти. Как я не раз говорил, рано или поздно возникнет антагонистическое противоречие между неврозом благополучия, согласно которому созданный гибрид — это есть самое лучшее на свете, и инстинктом самосохранения, подсказывающему, что нарастание давления на Россию не может для власти кончиться ничем, кроме того, чем оно кончилось для Саддама Хусейна или Муаммара Каддафи. Когда именно проснется власть и как она договорится с обществом — вопросы открытые.

А теперь — о той великой и радостной частности, которую сейчас все обсуждают. Артёмовск взят. И не для того я говорил о других вещах, чтобы умалять значение этого события. Но ведь обсуждается не только то, что он взят (мы, к сожалению, и радоваться-то разучились тому, чему надо радоваться). Обсуждаются заявления Евгения Пригожина, конфликты между «Вагнером», который он возглавляет и которому мы обязаны этим радостным событием, и другими слагаемыми нашего совокупного военного потенциала.

Я предлагаю читателю взять на вооружение мою метафору гибрида. И посмотреть на происходящее, руководствуясь этой метафорой, а не какими-то иллюзиями по поводу происходящего. Да, конечно, если бы сталинский Советский Союз воевал с нацистской Германией и какие-то самые героические части Советской армии стали бы публично чего-нибудь требовать и угрожать уходом с позиций в случае невыполнения требований, то разбирательство по данному вопросу было бы совсем иным.

Но читатель должен, наконец, понять, что таперича не то, что давеча. Что имеет место совсем другая действительность. И что она очень ярко себя проявила во всем, что сопровождает нашу очень крупную победу в Артёмовске. Но если действительность такова, какой я ее описываю, если моя метафора гибрида справедлива, то такие «тёрки» есть часть этой прискорбной действительности. И в качестве таковых только их и можно расценивать.

Салтыков-Щедрин писал из Ниццы (цитирую по памяти): «Здесь всюду виллы, и в каждой вилле сукины дети живут. Количество сукиных детей достигает таких размеров, что на улицу выйти невозможно. Сижу в своей дыре и всё кашляю».

Давным-давно, после невыносимо тяжелых соприкосновений с той российской действительностью, которую я называю гибридом, меня почти насильно увезли на один из островов в Атлантике. Поскольку я кричал, что не выдержу соприкосновения с «сукиными детьми» и их виллами, меня поместили в горный отель, относительно изолированный и от вилл, и от сукиных детей. Но тут вмешалась непогода. На гору село облако, и соблазнительное предложение хозяев отеля, согласно которому надо жить в очень комфортабельных палатках, превратилось в нечто травматическое.

В итоге я позорно сбежал в единственный из тех отелей, где еще была возможность снять номер. Отель был в меру комфортабельным. Он находился в центре города. И там мне впервые было явлено в виде образа то, что я называю «гибрид».

В отеле проживали обеспеченные английские пенсионеры и русские бандиты. Бандиты были тоже не первой молодости. И передо мной встал вопрос о том, как отличать английских пенсионеров от русских бандитов. Бандиты тоже говорили по-английски. И бандиты, и пенсионеры были курносыми, голубоглазыми и светловолосыми. Разница была в одном — когда ты говоришь английскому пенсионеру Good morning, он в ответ тебе блеет, как радостная овца. А русский бандит, когда ему говоришь то же самое, рычит как волк. Но при этом так же, как и пенсионер, лежит в шезлонге, пользуется теми же услугами и очень хочет, чтобы его воспринимали как достойного бюргера.

Вот это и есть гибрид, уважаемые читатели. Он создан за несколько десятилетий. Он достаточно устойчив. К нему, конечно, всё не сводится. Но он очень значим для понимания происходящего.

А если всё это именно так, то почему надо скорбно реагировать на происходящие терки? Терки — это для гибрида его форма самореализации, его бытийственность, так сказать. И зачем на это реагировать нормативно, адресуясь к Сталину, Берии? Мол, они бы превратили шантажистов в некий черный квадрат. Сталин и Берия — это не только люди с определенными подходами ко всему на свете, это еще и слагаемые той советской действительности, которой нет. Ну нет как нет, и всё тут. А есть то, что есть. И оно реагирует так, как ему положено. В силу его неустраняемой гибридности.

Пока что это отработало нужным образом. И поскольку оно так отработало, впору отереть пот со лба. Спросят, что будет дальше? Отвечаю: «Сам этот гибрид не знает, что будет дальше. Он будет гибридить, как ему и положено. И все мы находимся в заложниках у этого гибрида. И надеемся, что он отработает и дальше так, как в Артёмовске».

Под гибридом, как вы понимаете, я имею в виду не отдельную ЧВК, а всю нашу действительность. А вот то, что, будучи гибридной, она стратегически выстоять не сможет — в этом я уверен. А выстоять надо. Поэтому поздравляю всех с героической и очень важной победой в Артёмовске. Тут можно сказать «и до новых встреч», но я обычно говорю другое: «До встречи в другой действительности». То есть до встречи в СССР!